Каким-то образом я все-таки исхитрился нахлобучить пакет ей на голову и стянуть его вокруг шеи. Она шумно втягивала в себя пластик. Я почти справился.
И вдруг что-то обхватило мою шею. Чья-то рука сдавила горло. Пришлось отпустить ее. Я понял, что все кончено. Я потерпел неудачу.
Тетя Ник выскользнула из моих объятий, зашлась в кашле где-то внизу. Раздался шорох пакета.
— Ник.
Это был голос дяди Хьюза.
Я не видел ее, потому что голова моя была запрокинута назад, но она прохрипела снизу:
— Я жива.
Дядя Хьюз развернул меня к себе. Драться с ним или просить о пощаде было бесполезно. Я сразу понял это по его лицу. Я думал о Дейзи, о том вечере, когда показал ей место, где была убита горничная, о наконечнике стрелы и о том, как Елена Нунеш пыталась поведать нам свои секреты, перед тем как умерла. Теперь моя очередь.
— Тайлер, — сказал я.
Дядя Хьюз посмотрел мне прямо в глаза.
И столкнул с лестницы.
Мать читает мне. Она это делает каждую неделю, читает газету, новости — точно я не только парализован и нем, но еще и слеп.
Она читает примерно с час, а потом уходит. Сегодня я слушаю об антивоенных демонстрациях в Чикаго. Им пришлось вызывать национальную гвардию, городу это обойдется примерно в 150 000 долларов. Газеты пишут о «Днях ярости».[54] Мне это неинтересно. Я не слышал ничего интересного уже целый год. С той самой ночи.
Вдруг мать говорит:
— О, чуть не забыла тебе рассказать, у нас в доме приключилась драма.
И я решаю, что, может, мне наконец-то повезет.
Она откладывает стопку газетных вырезок.
— Дейзи приезжала на уик-энд. Я тебе рассказывала? Думаю, я говорила тебе на прошлой неделе, что она приезжает. И угадай, кто к нам заявился? Тайлер. Примчался из города. А как ты знаешь, от него не было ни слуху ни духу с тех самых пор, как они расстались.
Мать придвигает кресло поближе. Она не хочет, чтобы медсестры полоскали потом наше грязное белье.
— Понятия не имею, как он прознал, что она приехала, но вот он во всей красе, сидит перед домом в этой дурацкой машине. Я, конечно, сообщила Дейзи, и, дорогой, не поверишь, что она сделала. Помчалась в подвал и вернулась с сумкой, полной теннисных мячей, и своей ракеткой. У меня аж дух перехватило от предвкушения.
Она и сейчас чуть не задыхалась.
— Так вот, выходит она на крыльцо и окликает его по имени. И, когда он уже было собрался выйти из машины, она достает из сумки мяч и аккуратно так, со всей силы запускает в машину. А с меткостью у нее все хорошо, надо отдать ей должное.
Я вижу, как от смеха у матери в глазах набухают слезы.
— Ну, он, конечно, давай кричать. А Дейзи знай себе продолжает, один мяч за другим, до тех нор, пока у него не остается выбора, кроме как убраться отсюда или остаться без лобового стекла. Ох, Эд, я чуть не рыдала от смеха. Тут она возвращается в дом и видит меня. Я немного огорчилась, потому что не хотела, чтобы она думала, будто я считаю ее сердечные страдания смешными. Я ведь говорила тебе, какая несчастная она была с тех пор, как он ее, бедняжку, бросил. А она смотрит на меня и выдает: «Ну, тетя Хелена, думаю, это ему недешево встанет». Смеется и добавляет: «Адовы колокольчики» — как она любила говаривать в детстве. Должна сказать, дорогой, никогда я не любила эту девочку так сильно, как в тот момент.