Мальчик потом, скорей всего, и не вспомнит, что с ним было… И тут Аганне пришла в голову соблазнительная мысль о глубоких подвалах под своим домом. Но в первый миг он решительно запретил себе даже думать об этом. Страшно подумать, что случится, если мальчишка освободится из плена. А хотя… хотя… хотя, если ему подмешивать в пищу — а лучше в воду — понемногу макового порошка, то он будет постоянно «потерянным». Правда, скоро без порошка он не сможет жить, потом перестанет есть, а потом просто умрёт… но разве оно того не стоит?
… — Кажжжжеса мне пра. — Гарав посмотрел за окно, затянутое тонкими пластинами стекла, и чуть не упал от поворота собственной головы. — Уже почти темно… пчтеный Аганнннннннн… на, я бы и впрямь не прочь… — он помотал головой. — Ты гворил пр па-лан-кин?
— Неужели ты так торопишься? — с трудом поднявшись с ложа (обычно это помогал ему проделывать слуга, но сейчас — к чему свидетели в таком деле?), Аганна подошёл к Гараву и присел рядом. — Возможно, ты захочешь заночевать у меня? У нас ещё найдётся много тем для беседы, да и не только для беседы… — Он коснулся кончиками пальцев волос мальчишки, положил руку ему на колено, погладил. — Я бы хотел поближе познакомиться с тобой, мальчик. Если ты…
Гарав глубокомысленно посмотрел на тёмные пальцы на своей штанине и тихо сказал:
— Так вот как ты привечаешь гостей, почтенный Аганна?
И поднял на харадримца совершенно трезвые глаза.
В эту единственную долю секунды Аганна понял, что ошибся. Ошибся страшно, непоправимо, жутко. Ошибся насмерть. Он шумно засопел от страха и начал сползать с ложа, чтобы упасть на колени и взвыть о пощаде. Успей он это сделать — и он бы жил. Гарав ни за что не тронул бы трясущуюся кучу навоза.
Но Аганна был толст. Он не успел спасти себя воплями и падением на колени.
Светловолосый мальчишка, только что не могший связать двух слов, оказался на ногах. Небрежно, словно бы играючи, ударил харадримца пяткой в грудь, и Аганна, разучившись дышать, упал обратно на мягкие ткани ложа, громко позорно пукнув.
Последнее, что он увидел, было лезвие длинного кинжала и полные серой злобы, обрекающие глаза.
Последнее, что ощутил — жгучую боль в горле, оборвавшуюся мучительным иканием…
…Тушка купца, заливая кровью драгоценные шелка и парчу, несколько раз выгнулась, первая струя оплеснула полог ложа. Потом Аганна успокоился, хотя кровь продолжала литься. Гарав, морщась, вытер кинжал о штаны убитого, перетерпел приступ тошноты. Он впервые вот так зарезал человека, пусть и такую тварь — и это оказалось отвратно. Оруженосец почти пожалел о том, что сделал, — злость, отвращение, окорблённая гордость толкнули его на это, и ни один из ещё сохранившихся на краю сознания сдерживающих центров мира