Гарав с интересом смотрел на бледное лицо красивой девчонки, на закушенную губу, в ненавидящие глаза… А что? Почему нет? Что он сделал не так? Нет, он, конечно, не станет бесчестить эту гордую девчонку, но… но ведь можно отправить их с обозом на юг и поселить на своей земле — когда он вернётся туда, то на земле уже будут люди, для которых он — хозяин. Вроде бы в законах нет ничего против этого…
— Они твои, — сказал Эйнор.
— Помоги снять шлем, — попросил Гарав, перекидывая на спину щит и вкладывая (сначала он провёл рукой по клинку — проверил, не зазубрился ли?) меч в ножны.
Как всегда без шлема воздух после схватки показался страшно холодным. Мальчишка несколько раз глубоко вдохнул его и встал на одно колено напротив женщины. Взял осторожно её сухие морщинистые руки в свои боевые перчатки.
— Твой сын от души посочувствовал мне, когда по приказу вашего короля, будь он проклят навечно, меня гнали в рабство, почтенная мать, — тихо сказал он, глядя в полные горя и слёз глаза. — Я жалею, что мы вынуждены были разорить вашу деревню. Если твой сын умрёт — мне тоже будет жаль. Если же он выживет… вы ничего не должны мне. Я не беру женщин силой и не отнимаю чужую свободу, мать.
Он встал. Забрал у Эйнора шлем, поклонился:
— Благодарю, мой рыцарь… Благодарю.
Глава 20, в которой празднуют победу и исследуются вопросы похмелья у Воинов Добра и Зла
Соскочив с коня, Гарав хлопнул его по шее и поморщился — под сапогами противно чавкнула густая ледяная грязь. Лес вокруг шевелился, тихо лязгал, хлюпал и гудел — большинство воинов уже устроились на ночлег, но кое-кто ещё подходил, шарахался среди кустов, искал место, где приткнуться на ночь в относительном спокойствии и удобстве.
До Восточного тракта и моста через Сероструй оставалось около двух дней пути. Уходящую пехоту преследовали дождь и зарево пожаров — конники Готорна жгли склады и укрепления на ангмарской линии обороны. Но торопиться всё равно следовало — никому не верилось, что Ангмар оставит безнаказанным налёт, а пехоту сковывали раненые, которых везли на волокушах. Раненых, искалеченных и тяжело больных было около полусотни; в предыдущих боях погибло вдвое больше, и их похоронили в лесах. Без следа, только память осталась за людьми, которые клялись друг другу не забыть, где лежит тот или иной боевой товарищ. На волокушах везли и отбитое золото и серебро — несколько солидных сундуков из тяжёлого дуба, окованных стальными скрепами.
Конец сентября-йаванниэ оказался мокрым и холодным. Гарав давно забыл, как это — согреться. И уже несколько раз обнаруживал, просыпаясь по утрам, что идёт не дождь, а мокрый снег; просыпался от того, что умывался во сне холодной водой — это снег налипал на лицо.