но пусть будет так хотя бы раз».
Фередир перестал плакать. Он сидел по другую сторону Гарава и не выпускал его руку.
Словно резким порывом тёплого ветра отбросило в сторону полог у входа. Обернулись все, кто был в шатре — даже раненые, что были в сознании, приподнялись или повернулись в ту сторону.
Вошедшие — двое — были эльфы. Переливчатые плащи украшали гербы Раздола, снизу их оттопыривали длинные мечи, мерцали длинные лёгкие кольчуги. Волосы — тёмные у одного, золотистые у другого — стягивали тонкие серебряные обручи. Высокие сапоги покрывала грязь.
Эйнор встал. Фередир поднял на эльфов глаза и закусил губу.
— Приветствую тебя, Глорфиндэйл из Дома Элронда… — тихо сказал Эйнор, склоняя голову.
— Приветствую тебя, Эйнор сын Иолфа. — Пальцы эльфа сжали локти рыцаря. — Мы ищем твоего оруженосца.
— Ме… ня? — Фередир привстал.
— Нет, — покачал головой эльфийский полководец. И наклонился над Гаравом. — Его.
— Он умирает, — хрипло сказал Фередир, следя за движениями эльфа с недоверием и опаской. — Его уже не спасти.
— Попытаться никогда не поздно. — Глорфиндэйл выпрямился. Посмотрел на Фередира, который всё это время стоял неподвижно, с каменным лицом. — Maquetnë anarinya, iellnya Melet…[67] — еле слышно и странно прозвучали слова древнего квэнья.
— Tancave…[68] — выдохнул Эйнор, отступая и снова склоняя голову.
— Чего он хочет? — Фередир сглотнул.
Эйнор не ответил — только остановил повелительным жестом подошедшего лекаря. Глорфиндэйл между тем нагнулся и легко — быстро, но осторожно — поднял не издавшего ни звука мальчика на руки, бережно уложил удобнее, чтобы не мотались руки и голова. Фередир дёрнулся… даже тихо зарычал горлом… но пальцы Эйнора сжали его плечо.
Глорфиндэйл вышел. Его темноволосый спутник, так и не произнёсший ни слова, — за ним следом.
Фередир взялся обеими руками за плечо Эйнора и со всхлипом уткнулся в них щекой.
Глава 22, в которой Гарав узнаёт точно, что тоннель из света — выдумка, зато свету есть место даже в осеннем мире
Там не было ничего.
На ада, ни рая. Ни туннеля из света. Ни моста Бифрост. Ни боли, ни света. Ни тьмы, ни страха, ни ожидания нового воплощения — ни-че-го.
Только бескрайняя и безликая бездна, в которой неслась постепенно гаснущая искорка Пашкиного сознания. Впрочем, и это не было страшно или больно — уже хорошо.
Может быть, Ангмар не лгал тогда, и посмертие людей — просто-напросто слияние с Эру? И сейчас сознание погаснет совсем и… что? Будет ли какое-то потом?
Но и любопытства не было. Не было любопытства у него — сотканного из любопытства, неспособного от него отрешиться даже перед лицом гибели, как уже было не раз доказано. И это, пожалуй, напугало бы Пашку…