…И перестал быть.
Люди. Мужчины — рослые, могучие, со спутанными гривами светлых волос, с густыми бородами, с упрямыми мрачными глазами цвета серого камня, в одеждах из шкур, с круглыми щитами, с копьями, у которых кремнёвые наконечники, с большими луками, с короткими массивными дубинками или топорами и каменными ножами на поясах. Женщины — высокие, статные, диковатые, тоже с оружием, хотя и попроще. Дети — много детей разного возраста, здоровых, чумазых полузверёнышей с внимательными и жадно-мечтательными глазами. Человеческий поток тянется мимо — с волокушами. Около свежих, безтравных ещё, только-только насыпанных курганов, увенчанных тяжкими камнями, стоят немногие, в основном — мужчины. Покачиваются и тянут:
— Оооммм… хай! Оооммм… хай! Хай-ом-ай!
Голый косматый старик — в синей, алой, чёрной раскраске, спиралях и линиях, над головой высятся оленьи рога, раскинутые, огромные, острые — неистово пляшет между курганами, запрокидывает белоглазое лицо, отчаянно лупит колотушкой в большой бубен, только ударов почему-то не слышно. Обнажённая женщина — в зареве золотых волос, с высокой грудью, с длинными ногами, переходящими в широкие бёдра с густым лоном между ними — заносит длинный каменный нож над скорчившимся в ужасе орком — связанным по рукам и ногам, огромным.
— Хай! Хай!! Хай!!! Ом хай! Ом хай!! Ом хай!!!
— Иди к своему Хозяину, — голос женщины, — во Тьму иди, иди в смрад, к червям, к тлению, иди, скажи — отрекаемся от него! Именем Света — отрекаемся! Именем Земли — отрекаемся! Именем Крови — отрекаемся! Отрекаемся! Отрекаемся! Отрекаемся!
Трижды падает нож. Женщина поднимает в руке навстречу восходящему солнцу дёргающееся сердце, кровь льётся ей на лицо — прекрасное, вдохновенное, свирепое… Старик воет, кружится по земле возле неё волчком…
— Ом!!! Хай!!! Ра! Ра!! Ра!!! Хар-Ра!
Мужчины волокут ещё одного орка…
…Фередир отыскал Гарава на краю тракта. Хсан бродил тут же, хрумкал сочной травкой, фыркал… Гарав валялся на спине, руки под головой, рубашка на груди широко распахнута, нога на ногу, между пальцами мерно покачивающейся ступни зажат василёк. Ноги были в разводах подсохшего речного ила, а глаза у дружка — ленивые, сонные и нагловатые, он жевал травинку и смотрел, как подходит Фередир, с непонятным выражением.
— Куда ты ускакал? — Фередир сел рядом, бросил другу полкаравая свежего хлеба, в разрез в котором была упрятана розовая нежная пластинка окорока. Она была похожа на дразнящий из смеющегося рта язык, а свисавшие рядом несколько перьев лука усиливали впечатление. — Полдень уже был давно, а тебя нет.