Еще мысль: кто такие эсэсовцы? Нет, не по облику, не по положению в системе нацизма. Это он знал. Что в них особенного? Сможет ли он стоять рядом с ними и не быть похожим на тех, кто едва не расстрелял его?
— Мы едем в Кумлагерь, — сказал ему Азиз. Он уже знал маршрут. — Там все решится.
Черт возьми, этот круглолицый читал его мысли, догадывался, что ли?
«Почему Азиз легко попадает в точку? Он не психолог. Просто я слишком замкнут, слишком сосредоточен. Со стороны эта внутренняя работа кажется странной. Значит, я к чему-то готовлюсь, что-то решаю. Для Азиза может быть только одно решение: служить немцам, так по крайней мере он сам высказывается, намеками, но высказывается. И также решает за меня, “Исламбека”».
— В Кумлагере люди долго не задерживаются, — объяснил Азиз. — Или… или…
— Третьего «или» нет? — спросил Саид.
— Есть. — Рот Азиза скривился в брезгливой усмешке. — Ты хочешь хлебать баланду и стучать молотком на каменоломне?
Лейтенант выжидательно промолчал: пусть круглолицый доскажет. И тот за него ответил:
— Нет, ты не хочешь ворочать камни.
Лейтенант снова промолчал. Азиз принял это молчание как проявление малодушия — отчаяние сломило человека, и он не знает, куда податься.
— В общем, там все решится.
Неужели началось?
В полдень их повели от железнодорожной ветки к небольшому ельнику, заполнявшему пологий холм. Деревья стояли негусто, не то часть их вырубили топорами на топливо, не то не смогли сами сцепиться, сил не хватило одолеть песчаник. Ели — те хоть парами, тройками взбирались по склону, а сосны — их было всего несколько, — раскинулись вдали друг от друга, словно их назначили часовыми. На самой высотине прижался к земле кустарник, пятнами то там, то здесь.
День был ветреный, и ели мотали ветвями, шумели. Сосны поскрипывали, едва покачивая макушками. Этот говор леса с тревогой и тоской слушали пленные, огибая холм и поглядывая на темно-изумрудную хвою. Жаль было отчего-то деревья. Никто, никто не подумал, что в этом лесу скоро поднимутся холмики. Их могилы.
Разве о таком думается — шумят ели. Шумит жизнь. Шагали по двое к теплу. Впереди светлела вышка лагеря, — а где лагерь, там для них прибежище от ветра и холода.
Началось именно здесь. На польской земле. В Беньяминово. Недалеко от почти безлюдной деревушки.
Кумлагерь. Так назвали его пленные. Кум по-тюркски — песок. Песчаный лагерь. Песку было много. Всюду песок. Говорят, на песке хорошо родится картофель. Может быть. Картофеля они не видели. Один раз им дали пойло из картофельной шелухи. Горячую, пахнувшую чем-то знакомым жижу. Картофелем. Но это было позже. Сейчас они шли строем, по двое. Впереди, слева, справа, сзади — эсэсовцы с автоматами.