Тяжелый поезд, пожирая километр за километром, входил в темную зону между двумя большими городами. Почти все пассажиры спального вагона уже улеглись, утомленные заботами ушедшего дня и пьянкой, по традиции покатившей по всему составу одновременно с началом путешествия. Похоже, не спали только в первом купе, дверь была приоткрыта, и из-за нее доносились приглушенные голоса и звуки.
Внутри вагона было хорошо натоплено, но обледеневшее оконное стекло экранировало холод, и, случайно коснувшись его голым локтем, Игнат вздрогнул, отодвинулся и потер руку, разгоняя кровь. Однако озноб, как инфекция, уже проник в организм и колючими волнами распространялся по телу. Игнат поежился, потянулся за сброшенным пиджаком и кое-как натянул его на плечи.
Примерно пару часов назад мир, сузившийся до размеров двухместного коробка́, затрясся в бойком танце разогнавшегося состава. Обычно Игнат в поезде быстро засыпал, но на этот раз он был бодр и пьян. Бутылка коньяка, стоявшая перед ним на столе, почти опустела. Стеклянный сосок дна уже возвышался островком над изрядно пересохшим коньячным озерцом, а облегчение все не наступало. Тоска сдавливала грудь, и он все говорил, говорил, говорил боясь, что, если остановится на мгновение, разрыдается как девчонка.
Игнат рассказывал все и сразу, то надолго задерживаясь и подробно описывая каждый эпизод своей бездарной и безрадостной семейной жизни, то в двух-трех словах. проскакивая месяцы и годы.
– …представляешь, проехал пол-Европы. Устал, как собака, еле живой, ноги гудят, голова как тыква, ничего не соображаю, мечтаю добраться до кровати и заснуть на сутки. Даже поесть сил нет, а она стоит в вестибюле и носом крутит! Не понравилась гостиница. Я семнадцать часов за рулем – зад как тумба, а она лепнину разглядывает: «Безвкусно…» Безвкусно ей! Понимаешь? И что? Ничего. Пошли искать другую гостиницу. Нашли. Палаццо с видом на канал. Пятнадцатый век. Венецианская готика. И ты думаешь, ее волновало, сколько это будет стоить? Ни черта! Вообще. Как будто так и надо. Катит свой чемоданчик по мрамору, улыбается всем: «Gracie, senior, gracie!» – а потом оборачивается ко мне: «Ну что же ты, плати!» Естественно, я заплатил, куда деваться, а потом плелся за ней, смотрел на эту спину узкую, щиколотки, запястья, все такое… и думал: «Убью!»…
Игнат со всхлипом втянул в себя остатки коньяка.
– Ты пойми, – его голос был полон обиды, так, словно все, о чем он рассказывал, случилось накануне вечером или за час до отхода поезда. – У меня свой бизнес, рестораны по всему городу… Мне денег-то не жалко. Черт подери, конечно нет! Что деньги? Они у меня всегда были, больше, меньше, но были. Но вот эта ее уверенность чертова в том, что ей
