За рекой, за речкой (Иванов) - страница 57
— Пойдемте, пойдемте, мужики. Сегодня — оборка. Самосвала четыре накромсать придется.
Темин с похмелья, ему подняться тяжелее всех. Но он звеньевой. Он разыгрывает намерение встать, но вдруг усаживается еще прочнее, чем сидел, потому что Серега вовремя протянул ему пачку сигарет с двумя выщелкнутыми наполовину сигаретами.
— Пошли, мужики, — не унимается некурящий Витя. — Пока по галерее поднимаемся, докурите.
— Тебе, Витя, хоть всемирный потоп — все одно: работа.
Витя молча присел. Но тихая минута не вернулась.
Из-за угла душкомбината с брезентовыми носилками на плече выскочил сменный инженер Эдик.
— Вот! Возьмете в забой, — Эдик сбросил носилки на землю перед звеном.
Все трое оторопели. Темин враз вспомнил, как стаскивали с ног Лободы гранитную глыбу, как укладывали его на носилки и перли, умываясь по́том, потяжелевшее тело из забоя в медпункт. Тогда же Забродин, рассвирепев так, что Темин испугался за него, разнес носилки в клочья.
Эти носилки были новыми, только что из столярки. Подрагивая от удара о землю туго натянутым брезентом, белея не захватанными пока ручками, они лежат сейчас на земле жутким немым вопросом: «Кто следующий, ребята?»
— Ты видал, Витек, нашего сменного? — криво улыбаясь, спрашивает Темин Забродина.
— Нет. Его сегодня уволили по несоответствию…
— Что за шуточки! — возмущается Эдик. — Вот он я — сменный. Вот носилки. Их надо…
— Какие носилки? — перебивает Забродин.
— Хватит тень на плетень наводить. Вот они, новые, легкие, — сменный поднимает носилки за ручки, демонстрируя их легкость.
— А старые?
— Старые сломаны. Какой-то идиот под самосвал бросил.
— Эти — туда же…
— Зачем?
— А нам они зачем?
— На всякий пожарный, — ухмыляясь, отвечает Эдик.
— Пускай на машине отвезут.
— Нету машины. Отнесите, мужики, — уже не приказывает, а просит Эдик.
— Не понесем! — упорно говорит Забродин. — Нашивали…
— Да вы что, ребята! Комиссия сегодня будет… — взмолился сменный.
Звено видит Эдикову оробелость, отказывается грубее — что взять с дурака. Оробел-то не потому, что настроение испортил звену и теперь раскаивается, а потому, что трепещет перед комиссией. Но в общем-то звену ясно, что носилки так или эдак в забое будут. Они всегда должны быть в забое и появляются на шахтной поверхности только лишь по несчастью, когда надо кого-то дотащить до медпункта. Потом снова, незаметно, оказываются в забое, в темном углу за вентилятором. Именно — незаметно и в темном углу, чтобы не будоражить проходчиков. Хотя они и без того знают: носилки — в забое, в случае чего — бежать за ними туда-то. Но одно дело — знать, хранить это знание на самой пыльной полочке памяти, другое — перед началом смены, в эти самые-самые минуты видеть их, самим нести их, будь они прокляты, самим прятать. Тут не было суеверного страха за свою проходческую судьбу. Да и с чего вдруг особо бояться-то — не первый год замужем. Но, все же, тонкость какая-то, невыговариваемая, подпольная, была и проявлялась она тогда только, когда с нею не считались. Эдик заискивал перед звеном, юлил даже и подобострастничал иногда, когда от проходчиков срочно требовалось сделать то-то и то-то, чтобы не ругало Эдика начальство. Но в душе он смотрел на них свысока, за глаза называл их не иначе как «мои кайлографы».