То ли тоска по ушедшему, лучшему в его жизни, то ли еще какие-то надежды на будущее, во всяком случае, безнаградность настоящего, непрестанные кочевья по стройкам, на которых европейскую часть Союза называют материком или Большой землей, заставляют деда фантазировать, бредить наяву.
— Кирюхи! — торжественно обращается к нам со своей койки дед, и мы заранее начинаем улыбаться. — Прошу разбудить меня с первым лучом солнца.
— Что такое? — уже смеется из противоположного угла Андрюха. Он-то знает, что дед раностай и что дед не терпит тех, кто любит лежать в постели до последней минуты. Андрюхе, за которым водилась такая слабость, доставалось от деда. «Андрюха! Ты как Обломов, — не раз говорил, расталкивая его по утрам, дед. — Знаешь Обломова-то? Это из одноименного рассказа Гончарова. Он спит, а ему снится, что еще спать хочется. Так ведь и умер ото сна…»
Дед многозначительно молчит.
— Зачем с первым лучом-то? — покатываясь со смеху, переспрашивает Андрюха.
— Завтра в шесть утра на специально оборудованной площадке в горах меня ждет винтокрылая машина Ми-6…
— …Загруженная вермутом, — вставляет Андрюха.
— Неостроумно, молодой человек. У меня задача сложнее. Предстоит выполнить большой объем геофизических воздушно-полевых изысканий.
— Ну-у, — разочарованно тянет Андрюха. — Я думал, сразу и наливай… А тут еще искать надо.
— Объясняю, кто не знаком, — перебивает дед. — Это изучение горных складок, включая и Гоуджекитский хребет.
— Летишь один?
— Да. Я, пилот и специально обученная собака для переноски инструмента.
— Зачем Ми-6. Возьми Ка-26. Он поменьше.
— Нет и еще раз нет. Только Ми-6. В него помещается тридцать человек. Но я полечу один. Я привык к просторным каютам.
— Дорогой вертолет, — сочувствуем деду.
— Да. 250 рублей в час. Я арендовал его на весь световой день.
— А деньги? — ахаем мы.
— Деньги? Из французского банка по безналичному расчету. Мой секретарь Франсуаза предупреждена телетайпограммой…
Андрюха встает и проверяет трехлитровую банку, в которой дед вчера затворил бражку. Банка ополовинена — дед снял урожай, не дав ему созреть. Андрюха принялся стыдить деда. Правда, стыдил не за то, что тот вообще выпил, а за то, что не дал бражке набрать силу.
— У тебя не язык, а длинная жалоба, — отбивается дед и начинает осваивать морскую тематику — очередной Ми-6, только с морским уклоном.
Ни морализаторства, ни, избави бог, репрессий, мы не допускали. Напротив, нам, с непривычки слегка одуревшим от однообразия барачной жизни, иногда хотелось, чтобы дед оказался на взводе, но не слишком, то есть в том состоянии, когда он способен развлекать, но не угнетать.