Иллюстрированная история эротического искусства. Часть 1

Слова, которые Ганс Вейдиц написал под своей смелой гравюрой по дереву: «Кто хочет возвеличить сладострастие, тот пусть увенчает свинью в грязной луже», были вполне уместным моральным поучением не только для грубо-чувственной эпохи XVI столетия, — они вполне справедливы по отношению к любому времени, и к любому народу, и даже к каждому отдельному индивидууму. Однако к этому поучению, в качестве не менее важного принципа, следовало бы добавить еще одно положение: а именно, что и противоположная тенденция, желание представить сладострастие в самом низменном свете, приводит тоже к противокультурному результату, к творческому бессилию. Это положение также справедливо в приложении к любой эпохе, к любому народу и к каждому отдельному индивидууму.

Г. Вейдиц. Гравюра. XV I в.

Величайшими соблазнами в истории человечества были всегда: моральная распущенность и творческое самоотречение. Это объясняется тем, что причинные тенденции как распущенности, так и аскетизма представляют собою тяжкое преступление против основного закона всякой сознательной жизни. С того момента, как человечеству стало это ясно, оно начало создавать законы общественной нравственности; с каждым новым познанием общество переиначивало, исправляло или ухудшало эти законы, в зависимости от того, прогрессировало ли культурное развитие или устремлялось по ложным путям. Написать верную и беспристрастную историю этих законов будет одной из главнейших задач исторической науки, а объективное разрешение всех предстающих здесь вопросов даст несомненно богатейший материал. Пусть возразят нам, что это давно уже признано наукой. Возможно, что так, возможно, что принципиальное признание давно уже состоялось, но, с другой стороны, не подлежит никакому сомнению, что необходимые и неизбежные выводы отсюда были извлечены далеко еще в не достаточной степени. Кто окинет взглядом обширную область истории нравов, тот увидит тотчас же множество необработанных участков и убедится, что вообще до сих пор возделана лишь ничтожная часть этой огромной области. Мы видим почти отсутствие обстоятельных трудов даже по таким сравнительно легким и близким нам вопросам, как, например, по вопросам моды, танца и языка. В какой мере законы эротики влияют на развитие моды, в какой мере они накладывают свой отпечаток на каждую, по-видимому, случайную и незначительную деталь ее, это не показал еще исторически ни один автор, располагающий серьезными и бесспорными документами. То же нужно сказать и об эротических основаниях всех танцев, хотя, правда, в современных танцах не осталось и следа мягких и скрытых форм эротики. Возьмем, например, два наиболее модных танца последнего времени, кек-уок и матчиш. Присмотревшись к ним ближе, даже самый наивный человек отбросит все сомнения касательно сущности всех па и деталей этих танцев. Оба не что иное, как причудливая, грубо-прозрачная, ритмичная символизация полового акта. Это объясняет в то же время загадку их столь неожиданной и большой популярности. Такого рода историко-культурные изыскания, наряду с необходимым научным проникновением в сущность вещей, предполагают абсолютно точную передачу и полный отказ от щепетильности по отношению ко всякого рода щекотливым вопросам. Некоторые попытки в этом направлении наблюдаются уже и сейчас в области истории культуры; так, упомянем, например, о трудах Эжена Дюрера (д-ра Ивана Блоха) и Фридриха Крауса. Из работ последнего укажем в особенности на «Антропофитейю», вышедшую до сего времени в, четырех солидных томах. Ценность этого произведения, доступного только ученым и библиотекам, заключается прежде всего в обилии сообщаемого в нем фактического материала, который чрезвычайно важен для исследователя, особенно в фольклористическом отношении. Большую пользу приносят также полные и точные переиздания эротической литературы и искусства прошлых веков. Тут нужно, однако, заметить, что переиздание не всякой редкой и старинной порнографии оказывает ценную услугу построению столь недостающей в настоящее время истории нравов.