Иллюстрированная история эротического искусства. Часть 1 (Фукс) - страница 86

«О, какой ты ленивый!» Н. Маурин.

Изображение женщины в искусстве рококо носит безусловный и исключительно эротический характер. Эпоха считала женщину только «объектом наслаждения», искусство изображало ее эротическим лакомым кусочком, безразлично, была ли то маркиза или простая крестьянка, безразлично, в портретной или в жанровой живописи. Делалось это самым различным образом. Чаще всего женщина изображалась в ситуациях, которые обязательно должны были направить мысли зрителя на любовные радости; пикантно задрапированная постель под балдахином виднеется на заднем фоне десятков произведений того времени. Если нет постели, то изображено во всяком случае какое-нибудь укромное местечко, которое «словно создано» для любви. Еще характернее типичная поза женщины. Сидит ли женщина, изображенная на картине, или стоит, грезит ли она или спит, — всегда поза, приданная ей художником, представляет удобную возможность для мужчины попытаться добиться у нее конкретных доказательств благосклонности или, по крайней мере, отважиться на умелое нападение или ласку. Она всегда как бы в ожидании этого момента — он может прийти! Он придет! Он должен прийти! — и всегда поза ее — поза женщины, готовой уступить нежному натиску возлюбленного, поза, в которую мужчина должен повергнуть женщину, чтобы достичь осуществления своего пламенного желания. Это ее «аванс» мужчине, в этом выражается ее готовность: будь смелым! Иными словами, женщина изображается всегда готовой и согласной на утехи любви. Эта готовность сквозит и в чертах ее лица. Таково рафинированное понимание женщины XVIII века в искусстве рококо. Последствием такой утонченности становится и то, что изображаемая искусством женщина всякого возраста манит к любви; уже девушкам в самом раннем возрасте художники придают ту округлость форм, которая способна пробудить чувственное желание. Понятно, что в таких рамках соответственно должен изображаться и мужчина. Если высшей и единственной целью женщины служат радости любви, то и задачей мужчины является ее совращение, и притом тоже начиная с самого раннего возраста. Уже и мальчик не думает ни о чем другом, кроме как только об этом. Он не карабкается на деревья и изгороди — нет, он играет с грудью прелестной женщины или предается с ней любовным утехам. И все лишь потому, что чувственность XVIII столетия есть не проявление сил, которая требует зрелости, а лишь наслаждение и игра.

Опасная скачка.

Девериа. «Наконец попалась!» Галантная цветная литография. 1835.

Правящие классы старого режима жили исключительно наслаждением и только наслаждением считали эротическое проявление жизни. Наслаждение, удовольствие можно произвольно продлить, произвольно замедлить, произвольно разбить на несколько стадий. Эротическая развращенность этого времени расширяла круг чувственных наслаждений до бесконечности. Благодаря этому в искусстве появилась новая и тоже весьма характерная вариация эротики. Если в драме имеется один пункт, к которому сводится вся завязка и развязка, то наслаждение может иметь таких высших кульминационных точек и десять, и пятнадцать, и сто. И искусство той эпохи должно было вполне логично служить лишь иллюстрацией к такой рафинированности наслаждения. Эротические романы XVIII века разлагали эротические наслаждения на их составные части и описывали каждую из них с мельчайшими подробностями. Фабула романа, даже если она тянется несколько месяцев, занимает пятьдесят страниц, описание же эротической сцены, которая в действительности длится, может быть, не больше часа, занимает сто страниц. Точно такое же явление мы наблюдаем и в живописи. Это и привело к появлению целых серий картин. Каждая эротическая сцена изображалась на двух или трех, а иногда даже и на большем количестве последовательных картин. Картины эти иллюстрировали «лестницу сладострастия». Каждая из этих картин прямо говорит о том, что ее единственная цель — как можно дольше продлить наслаждение. Смелый воплотитель вечного закона жизни, каким был художник Ренессанса, стал в рококо панегиристом и поклонником чисто животного элемента в любви. Божеством стало орудие, а не сила, движущая им. И поэтому-то искусство рококо употребляло все усилия на изображение чисто физического момента. То, что служит для обоих полов лишь объектом жертвоприношения любви, стало для них фетишем. И тысячи алтарей воздвигло искусство этому фетишу. Не было ни одного эротического наслаждения, которому бы художники не пели тысячеголосых гимнов — ни одно художественное изображение человеческого тела не было ничем иным, как одним только орудием сладострастия. Никогда и нигде мужчина и женщина не изображались иначе, как в «галантном» виде. Не было ни одной картины без эротического элемента, даже на самых строгих из них можно найти где-нибудь в уголке какой-нибудь эротический мотив. Олимпия крепко прижималась к Зевсу, Зевс держал рукой грудь Олимпии, и вдобавок и Зевс, и Юнона, и Марс, и Венера — все превратились в представителей современного общества; это был опять-таки элемент рафинированности, который производил наиболее пикантное впечатление на воображение зрителя. То известная маркиза А. или не менее известная герцогиня Б., которых можно каждый день встретить на пути в Версаль, дает на картине своему поклоннику вкусить плод познания или же на другой картине так умеет, несмотря на всю невинность, сесть на скамье в аллее парка, что кавалер ее может при желании лицезреть все ее скрытые прелести и т. п.