Потому что мы приехали сюда еще раз, чтоб прежде всего снять бабусю Алену. Для старухи, которая все еще хозяйка, было уже не рано: она уже копалась во дворе. А внучку, молоденькую учительницу, бабусе пришлось будить. Разбудила. И сама приоделась, и Вале сказала принарядиться. Опять то же, народное: надо так надо. Пожалуй, что и совсем не думая или хоть не слишком задумываясь — а увидит она когда-нибудь те снимки или не увидит, будет знать или не будет, что ж там они, эти люди, в той своей книге напишу.
Бабуся — из тех будто суровых с виду, однако справедливых и добрых женщин, неутомимых работниц, от которых жизнь светлее. Об этом говорит и вид ее, выражение глаз, суровое, мудрое и доброе, глаз, таких уже усталых, которые так близко смотрели в глаза смерти…
Сколько раз умирает мать, у которой на глазах убивают детей?
Ну, а Валя, она оказалась утром веселой девчиной, которая просто не знает цены, значения, содержания того, что пережили ее самые близкие, не знает, какое отношение имеет то страшное к ее молодости.
Нам было немного тревожно, что вчерашний рассказ Алены Ивановны мы могли, чего доброго, записать не очень удачно, а, с другой стороны, просто хотелось, чтобы старуха рассказала, уточнила, прояснила то да се на свежую голову. Мы попросили ее осторожно. Бабуся, возможно, и не спала совсем, растревоженная поздно вечером, или спала не так и не столько, как обычно, по согласилась она и рассказала, увлекшись, все еще раз — и, в самом деле, более стройно и точно. Два рассказа ее, снятые с магнитофона на бумагу, сведены нами в один, с нужным сохранением всего главного.
Последнее, что нам сказала Алена Ивановна, не было ответом на наш какой-нибудь вопрос. Это был голос ее души, очищенной страданиями, короткое и ясное решение горького, настойчивого раздумья. Маленький мальчик, который — под обстрелом взрослых, отлично вооруженных и обученных убивать — бежал, катился глубокой бороздой, вновь, который уже раз за тридцать лет вернулся в сердце матери, ожил перед ее глазами…
«…Я это подумаю, так мне страшно…
Я жила в те войны, как те войны были. Уже немолодая. Ну, то свиней берут, то что… От зверя, так хоть удерешь, на сосенку какую, что ли. А это ж человек. Человек человека найдет, где учует.
Ой, что уж это! — это же не война была, а прямо так… Ну, тот, что на фронте, ну, того человека убьют, — дак он лее воевал, ведь правда? А дитя то бедное? Хлопчик, он же, бедный, нигде не был. Также убивали… Это дитя маленькое бежит, — за что ж его? Оно ж маленькое, оно ж дитя, оно ж катилось, как то яблочко… А они — бьют. Искры скачут!..