Да что там о кузнеце говорить, они вон и старосту, который им служил, и того убивают заодно со всей деревней — по той же причине: детей слишком много!
Это уже в другом месте — в Разлитье Борисовского района Минской области, о чем рассказывала Анастасья Дмитриевна Шило.
«…А старшина наш… или староста — черт его знает — дак этот хотел с ними ехать. А они плюнули на него и не взяли: детей много… Старосту первого и убили. Левона…»
Если и были чувства у этих фашистских «сверхскотов», так «чувства-наоборот».
Но наступает час расплаты и тогда…
На Витебщине было: еще один такой — так же поделил деревню на «нужных рейху» и «ненужных», на живых и мертвых, и вез уже на машинах «немецких рабов», а тут остановилась колонна, крик: «Партизаны!» И сзади и спереди. Дак этот «бог» — бац и лежит! Вывалился из кабины, потерял сознание. Сразу забыл, что он какой-то там «сверх», что смерть — его «добрая подруга». Это ведь не чужая смерть, а своя!..
К другим расплата пришла позже. Главный «селекционер» Розенберг вместе с фюрером планировал миллионные смерти хладнокровно — а когда самому пришлось, когда петлю увидел, так этот сверхчеловек — сразу в обморок! Всякие слова о «приказах сверху» и о своей незначительности, мизерности, солдатском послушании — также были потом. А пока что:
«…А тут уже в эту деревню немцы заходят. Мы идем домой, а тут уже по дворам ходят немцы. Только я прибежала домой, а уже гонят на собрание. Гонят на собрание, спрашивают, сколько лет, а у меня мачеха была. Она говорит:
— Она еще малая девочка…
Выгоняют из хаты всех на собрание. Подошли мы туда, уже из села…
Один был картавый малец. И он голосит, и бабы голосят все, дак он ругается, камень схватил и — на этих, на полицаев… И полицай один:
— Во — дурак, а хочет жить!.. И матом на него.
Подогнали нас в конец деревни и хотели кидать в яму. Яма была силосная. Но они говорят:
— Погоним дальше.
И погнали нас до речки, а начали отбирать: которых в Германию, а которых…
Отобрали нас несколько человек, а тех погнали убивать уже…
Нас, молодых уже, погнали назад в деревню. Ходят все, разговаривают. Мы стоим на дворе там на одном. И там две бабы спрятались… это баба и два пацана. Правда, они… немцы настоящие. Не разговаривают. Там разговаривают дальше, а они по-немецки. Вот я-то слово помню теперь, как я слыхала:
— Ком раус! Ком раус!
А они сидят под кроватью, эти бабы. А они их вытаскивают. С детьми: два мальчика и две женщины. Вытаскивают они их вон, и мы стоим это на дворе. Немцы Стоят около нас, чтоб мы не поутекали. Ах!.. Тогда выгнали их во двор и только слышим — пок! А это дети: „ай-яй-яй!..“ Пок! — второй раз, и эти опять в крик. И четыре раза выстрелили и убили их… И убили их, а нас всю молодежь, которую оставили, погнали…»