Копыль, дорога из Тимкович… Дальше, как писал Кузьма Чорны, в «говоре людей слыхать Несвиж, Слуцак». С этими местами связано языковое богатство крупнейшего белорусского прозаика, так же, как и богатство народных характеров в его романах, разнообразие типов крестьян — тяговитых, щедрых, скромных и сердечных… Такими особенно виделись они, когда война и фашизм разлучили писателя с родными местами. Повествуя о мужественных земляках-партизанах, которые сражаются с жестоким и беспощадным «железным зверем», тяжело больной Кузьма Чорны все время жил в Москве мыслями и тревогами: а что там, а как оно там, где остались все его «прототипы» — его народ?
«Вчера ночью сообщили в сводке, что взяли Тимковичи, Великую Раевку, Жаволки, — читаем запись от 2 июля 1944 года в „Дневнике“ Кузьмы Чорного, — родные мои места. Как моя душа рвется туда! Она всегда там. Там живут все мои персонажи… Все дороги, пейзажи, деревья, хаты, человеческие натуры, о которых когда-нибудь писал. Говоря о Скипьевском Перебродье, я думаю о Скипьеве около Тимкович, между лесами Скнпьевщиной и Лиходеевщиной, милое Малое Селите, красотой которого восхищалась моя мать-покойница».
Что только не пережили, чего только не повидали эти люди и эти места, особенно дорогие Кузьме Чорному чего только не познали все наши деревни, поселки, города — кому-то обязательно близкие, родные — за долгие, долгие ночи, что были, как день, от пожаров, и дни, что были черные от горя-беды!
Вон каким черным и долгим видится сентябрьский день Великих Прусов в памяти двух женщин со Слутчины.
Мария Нагорная.
«…Ну, я и побежала. Прибегаю туда, сразу не в хату, а в гумно. Отец мой молотил там, потому что у сестры ж некому. Молотил и собирался ехать сеять. Я прибежала туда и говорю:
— Папа, надо удирать!
Уже было достаточно сказать, что надо удирать, и люди собирались и удирали. Как я сказала, дак он сразу и бросил веять, закрыл гумно и со мною в хату. А сестра разжигает в печи: дрова положены и соломку подпихивает… Дети повставали уже. Как я только вбежала в хату, дак она говорит:
— Что, опять удирать? Я говорю:
— Опять.
— Ну, — сказала она, — дак и беги додому, потому что нам ближе к лесу.
Я выскочила на улицу. И отец со мною. По дороге встречаем ее старшего сына. Ему было только десять годков тогда. А он приехал из ночного, коня водил пасти. Коня привел к деду, потому что дед же работает на коне, и сам уже бежал домой. Ну, мы ему это сообщили, что немцы из-под Малых Прус едут — он сразу к лесу. Прибежала я домой, вижу — дома уже никого нема, все на огороде, направляются к лесу. Мама говорит: