— Ну, теперь утекаем! Утекаем, вылазим! Поднялась я с этой земли, а так вот кровать стояла под окном. Я это стукнула в ту раму и гляжу. Слышим, что где-то кричат, стреляют, люди пищат… И так, и так! А около нас нема никого, тишина.
— Утекаем теперь!
Жора вылез, а я схватила младшую, ей было девять лет… Взяла, поднесла на эту кровать, положила, сама перелезла через нее… Горит и на ней платье, и на мне горит… Вытаскиваю эту девочку. Замчала в ту яму, где там глинобитку делали, положила… И опять же лезу по тому самому огню — за старшей… Это ж, думаю: как упадет потолок — дак уже сгорит! Мало что поубивали, а то ж еще и сгорит!.. Влезла я обратно, вскарабкалась в это окно. Достала старшую. Она была рослая, не такая малая, как я. Дочка! Ей тогда было уже годов семнадцать… Потянула, подняла. Так оно такое молодое, мя-ягкое! Еще теплое дитя, колышется — я ж ее не подниму! А все ж таки набралась силы такой, что подняла. Подтянула ее до кровати, потом на кровать, на подоконник, сама через нее — и снова стянула. Говорю:
— Жоржик, помоги ты мне ее… Говорит:
— Не помогу, мама, я раненный. Я ж вам ничего не помогу.
Я ее затянула в ямку да — листьями… Лопухи там такие разрослись осенью… Прикрыла я их, минуточку передохнула. И мне так страшно там — невозможно! А уже так смеркалось. Уже было погорело: там они раньше подожгли…
— Теперь, говорю, утекаем!..
Там забора кусочек было и картофляник, — проползли мы ползком туда уже. А слышно — около нас людей нема, — а там пищат, кричат! Господи! Кому руки повыкручивали да ноги… Этой Вольке Ворчаковой, как мы ропорим, дак ей содрали всю кожу — ну, как калошу! Да руку выкрутили — так мучили…
А мы утекали. Я еще этак руками разгребла в бороздах картофляника землю, положила хлопца, этого Жоржа, под испод, а сама к нему на ноги, как-то голову положила, и полегли мы… Немного полежали, и так идет машина к этой глинобитке… Нельзя же проехать по селу, горит, дак они шли около этой глинобитки. Ехали. Д уже темно. Открыли борта и пошли с батарейками искать, где кто что выносил. Несут и все — швырь в кузов, а мы лежим… А свиньи, беда на них, чувствуют, что мы лежим, да все — рюх, рюх… Лежу и думаю: если заметят да подойдут — убьют!.. Посветили батарейками, ну не дальше, как вот до стола, но нас не заметили. Пособирали, сколько им чего надо, и уехали…»
Мария Нагорная.
«…В полночь мы вышли. Старшие, они ж волнуются и за скотину, что там оставили, коровы не доены целый день, это ж тоже нехорошо. Пошли. Входим в село. Ничего, тихо. Дошли до своего двора, где горит хата. Корова тоже на своем участке: и скотина чувствует опасность. В огороде стоит. Мать хотела подоить ее. А тут бегут люди снова. Еще ж не знаем мы, что побили людей… Бегут люди из села, те, что оказались там раньше… И один, Березовский, говорит: