Мы ждем, ждем. Говорим: „Вот придут“.
А мы все в огороде сидим, нас много, людей. Уже ждем — и дождались.
И давай. Уже немцы тут, идут, и кто не мог — возили, а кто мог идти, по тридцать человек гоняли туды на кладбище.
А то уже дошла очередь, а я все оставалась сзади, оставалась-таки сзади. Уже осталось совсем мало людей. Уже думаем: „Что будет, то будет, идем уже вперед“. Не можем терпеть, уже нервы не выдерживают. Мы пошли. Нас человек тридцать гнал до кладбища. Пригнал — лежала одежа вся скинутая. Так мы думали, — дождь такой сильный, сильный шел, так мы думали, что люди убитые лежат такой кучей. Мы доходим туды, а то — одежа, народ весь раздетый был, в ямку голых гнали убивать.
Тогда нас положили ничком, около той одежи. И опять говорит по-польски:
— Вставайте, кто имеет паспорт — отдайте!
А тогда у нас, при немцах, прикладывали пальцы к паспорту.
Мы, кто подал тот паспорт, кто не подал, кто дома забыл взять того паспорта. Кто ж там тогда помнил…
И потом говорят по-польски:
— Скидайте одежу с себя.
Я просилася, чтоб мне хоть погибнуть в одеже.
И потом я стала снова проситься. Думаю, у меня родни нема тут, в Борках, — одна родня тут, что я вышла замуж, а другая родня, отец и мать, в другой деревне были, в Борисовке. Ту тоже всю выстреляли деревню… Как стала я проситься! Говорю, что у меня чоловик в Германии.
А он говорит:
— А письма е?
Говорю:
— Дома е.
Думаю, как уже додому заведет, да не найду тех писем… А их и не было, тех писем, я ему так мутила, чтоб мне остаться.
А потом говорит по-польски:
— Вэзь свое убране![100]
Стала я отходить, голая, в одной рубашке, верхнего на мне не было. А он потом по-польски говорит:
— Вэзь свое убране. Только, говорит, чужого не тронь.
И посадили меня уже под таким бурьяком, под сосною. И такой сильный дождь пошел…
А тех людей, что со мною гнали, и таких маленьких детей, то поубивали на моих глазах… Детей матери распеленывали, и он — таких голых носил в ямку…»
Евхима Парфеновна Баланцевич была в ту пору тоже солдаткой, как и Мария Хамук, и ее муж находился в плену с польско-немецкой войны. На руках у молодицы оставался шестилетний сын, а рядом с нею была старенькая мать, из тех матерей, которых народная песня называет советчицей в хате. Евхима Парфеновна говорит:
«…Как еще гнали до школы, то все люди так говорили, може, еще в Германию повезет, а уже как минули ту школу, то люди говорят: „Нема нас. Поубивают нас…“
Один, — его звали Кальчук, — как поехала машина краем, он увидал немцев, выскочил через окно и начал утекать в кусты. Добежал до кустов, и там его убили.