Посмотрел на эту… бумажку, за руку меня, через шлях перевел меня.
— Садись и сиди тут, — по-русски. — Сиди, пока я не приду, не удирай никуда. Если побежишь — убьют тебя.
Ну, что будет, то будет. Я села и сижу. А мама моя говорит:
— На платок и хлеб уже, в беженцы собирайся.
Два куска сала с собой она взяла, две буханки хлеба — это ж трое детей уже и сами вдвоем, думали ведь, что погонят в беженцы. Я махнула: „Не надо!“
Вопрос: — А мать где ваша?
— В крупорушке уже. Дак думает, что хоть мне понадобится. Хоть мне.
Вопрос: — Она вам это передает?
— Мне не дали взять, не пустили меня к ней, а ее ко мне. Ну, я махнула: „Мама, не надо. Мне, говорю, хватит дома“.
Вопрос: — А с мамой кто из ваших?
— Две девки младших, мои сестры. Ну, немцы за людей — в крупорушку, закрыли этим засовом. А я сижу, ноги спустила вот так в канаву и сижу. Так, как вот теперь на лавке. Проходит этот самый, что меня перевел через шлях. А они бегают, бегают, канистрами — жах-жах-жах, пообливали канистрами. А этот самый подходит ко мне:
— Собирайся — шагом марш!
И шляхом, говорит, бочком, только не беги, будут стрелять, это, говорит, не по тебе. Так он. Ну, я и пошла. Иду — что будет, то будет! Иду, иду, а там человек идет: его пустили домой, чтоб документы эти взять, и двое детей с ним. Немец повел их, тех людей, того человека с женкой и с семьей. А я пошла и пошла. Прихожу на шлях сюда, а тут стоит этот часовой. А эти уже стоят, а машины так ревут, так ревут все. Подходит моя сестра (ей теперь семьдесят два года):
— А где тата с мамой?
А их уже, пока я отошла, запалили, горит уже крупорушка. Говорю:
— Вот, уже горят!
— Гэ-э-э-э! — подняли люди крик.
Вопрос: — Все эти люди? Которые остались?
— Ага. Я говорю: тихо вы!.. Подскакивает один да:
— Успокойтесь, а то и вам ето буде!
Правда, сти-ихли все, как воды в рот набрали! Смолкли. Подбегает Коновалов етот самый — тот, что в красную субботу был…
Вопрос: — Его тогда партизаны перехватили тоже?
— Перехватили и ранили, а кто-то из казюлицких его в уборную спрятали. А через ночь на жеребке завезли в Кировск.
Вопрос: — Он был начальник полиции?
— Начальник самый главный, етой, кировской, ну там. Отрядом уже ихним командовал. Ну, дак он подходит:
— Ну, что — ету сторону на уголь жечь, а ета сторона пусть стоит!
Вопрос: — На деревню показывает?
— На деревню. Эти немцы уже как бежали, а сюда ветерок, как бежали по-за хлевами, по-за хлевами — через одну, через одну запалили. Это уже и горит все. „А вы, говорит, расходитесь“. Все тогда и побежали, и я побежала.
Вопрос: — У вас много людей осталось?