Вопрос: — А мама ваша дома была?
— Не-е, все стояли там, и пулеметами обставлены были. И немцы себе там выбирали, кто им нужен. Чтоб никто не разбежался. И выбрали тех, которые им нужны были.
Вопрос: — И мать видела все это?
— Нет, не видела. Мать стояла с этой стороны хлева, а мы — с этой. Я видел всех, когда убивали, ведь убивали в огороде под окном.
Ну, она меня взяла… Я был уже немаленький, а мать старая, лет под шестьдесят было, — ну, и нести… И брат был двоюродный у меня. Тот помогать уже ей. Несут. Я ж немаленький уже. Тогда ж не было никаких подвод, хоть бы на тачку какую взяли.
А тут, говорят, немцы вернулись назад. А я тогда кричу:
— Девайте меня куда-нибудь!..
Ну, куда ж меня девать? Поле, деревня. А они меня тогда на сеновал да под сено. А там, наверху, еще один хлопец лежал спрятавшись. Слышу, там разговор: „Жгут деревню“. Наверху говорят. „Придут, думаю я, подожгут, и я сгорю“. Говорю матери:
— Неси меня хоть назад, на то самое место… А потом подали команду, и они, немцы, уехали.
И меня тогда понесли в лес. Мать, брат и сестра была еще старшая. У нее были малые дети, дак ей надо было детей носить. Трое детей было. И меня помогать нести. Тогда занесли и в байню[18] положили. В лесу байня стояла у нас. А сами пошли туда, где всех поубивали. У матери мать материну убили, потом дядьку с пятью детьми, сестру с мужем, другую сестру, племянницу. Побили нашей родни много. Все пошли туда, где трупы. Потом уже, когда все успокоились, начали каждый своих закапывать. А я там и остался, один в той байне.
Потом мне стало плохо. Назавтра пришли и меня нашли — я уже лежал на полу. Врачей же не было. Крошила, сколько она уже могла… Только одну перевязку сделали мне снова — вот и лежи. Больше были в лесу Ночью в лесу, а после обеда — домой. Потому что экспедиция была, нападали немцы больше с утра. После обеда они не ездили. Медикаменты партизаны доставали.
Вопрос: — А что это за женщина была та, что на вас указала?
— А ее нема, ее расстреляли. Жила тут в нашей деревне такая, видимо, думала что-то, настроена так была. Потом ее расстреляли немцы, — потому что она указала сестру одного полицейского. В тот же день ее убили, как и всех, но ее последнюю: полицейские настояли…»
Матери Василя Ивановича, когда она переносила его, еще живого подростка, было, он сказал, около шестидесяти. Нам и не подумалось, что она еще может быть жива, потому и не спросили об этом. Василь Иванович сказал сам. Жива, здорова. В своей хате, рядом с ним. И мы, конечно же, попросились туда.
Домне Васильевне