Утром я несколько шатко, но самостоятельно вышел из дома и направился через пепелище сгоревшего незадолго до этого столетнего дома, в котором родились мой прадед и мой дед, к Волге. У чувашей не было фамилий, и всех однажды переписали по отцу: Егоров Василий Егорович, Васильев Евсей Васильевич…
На обрыве захватило дух. Может быть, от чувства простора, хотя было и что-то другое: освобождение от тяготившего меня. Передо мной даже, кажется, промелькнули картинки чего-то ещё не случившегося… Дамбы, острова и цаплеподобные краны в той стороне, где большой город. Я больше не мог оставаться здесь. Мне нужно было скорее к родителям, а потом куда-то ещё. Но это я пока плохо себе представлял.
Мне было на удивление жалко покидать Чапаева и молчаливую — работящую и скромную — девушку, родителям которой бабушка, кажется, уже бессовестно наобещала, что я женюсь. Мы совершенно невинно переписывались, она поступила в строительный и стала гордостью своей семьи, — а потом я её потерял.
На новосибирском вокзале меня встречали всей семьей — папа, мама, брат и сестра. «Больше не поступай так», — единственное, что сказала мама, когда дома в честь возвращения было открыто игристое. Я, правда, до сих пор не знаю точно, что имелось в виду: «больше не исчезай, никого не предупредив» или «больше никогда не уезжай со своей свадьбы»?
Знаю, что я страшно далек от народа. Первые две недели с археологами комплексной Северо-Азиатской экспедиции меня берегли от деревенских. В разговоры я не ввязывался. Лопатой махал исправно. Но наезжавшие верхом или на тракторах местные сразу просекали, что я думаю какую-то хуйню.
В ночь перед посвящением в археологи я, опасаясь провокаций товарищей, — кто-то намекал, что новичкам приходится делать всякие гнусные вещи и даже есть землю из могильника, — прихватил спальник и ушёл ночевать в степь.
Среди членов отряда был толстый аспирант, частенько рассказывающий, как к нему приставали пидары. Клеились они к нему якобы повсюду: на автобусных остановках, в институтском туалете, на педагогической практике (но почему к нему, а не ко мне?). Естественно, аспирант выступал за изоляцию и принудительное лечение этих подонков. И естественно, однажды именно он — дрожащими и липкими от страха руками — попробовал облапать меня.
Недавно я соприкоснулся с эмигрантской диаспорой и снова задумался о людях, отчаянно старающихся казаться сильными, но совершающих ради этого слабые или малодушные поступки. Среднестатистический русский в Европе — это не культивированный уроженец одной из столиц, а щепка, выпавшая из социологического среза махровой глубинки. Он получает неплохое образование, обустраивается — и остаётся маленьким человечком. Самое сладкое, что ему довелось попробовать в жизни, — тыква печёная.