Гофман видел в просвещенном филистере убийцу поэзии, красоты человеческих чувств, превращающего искусство в придаток мещанскою быта, любовь и дружбу — в выгодную сделку, воспитание — в школу покорности, всю жизнь — в мертвую пустыню. Формализм, бездушие, рассудочность, благопристойность — вот что прежде всего характеризует всякого филистера, даже и просвещенного. В этом смысле Мурр увенчивает всю огромную галерею созданных Гофманом образов филистеров.
Мурр фрондирует перед высшим собачьим обществом, но не столько из ненависти к нему, сколько из тайной зависти и досады, что не может с ним слиться, стать с ним вровень. Он любит — про себя, конечно, — поворчать на благородных собак, осудить их аристократическое чванство. Из того же чувства фронды Мурр вступает в кошачье общество — буршеншафт. Однако осторожный и трусливый Мурр спешит предупредить своих читателей, что ни о каком запрещенном ордене здесь не может быть разговора: «Наш союз основывался единственно на сходстве убеждений. Ибо вскоре объявилось, что каждый из нас предпочитает молоко воде и жаркое хлебу». Описание ночных сборищ кошачьих буршей, с попойками, пением песен, заздравными и надгробными речами, гимнастическими занятиями, любовными похождениями, драками и дуэлями — всего, чему отдал юношескую дань Мурр, — является смелой пародией на пресловутые немецкие студенческие союзы — буршеншафты. Возникнув в конце десятых годов, они взбудоражили правительство и полицию, вызвали против себя шумные судебные процессы и преследования. Убийство студентом Зандом царского шпиона Коцебу было единственным, да и то бессмысленным актом буршеншафтов, так как оно свидетельствовало не о силе, а о слабости этой проникнутой романтико-националистическим духом оппозиции буржуазной молодежи, которая не только на деле, но и в мыслях своих не покушалась на основы существующего строя. Не меньше смелости проявил Гофман в изображении смехотворно-неистовых гонений, которым подвергают «свободолюбивых» котов, «демагогов», верные стражи закона и порядка чиновники-шпицы во главе с дворовым псом Ахиллесом.
Самые живые страницы в романе — это те, в которых изображено княжество Зигхартсвейлер — мнимая величина, химера, «государство», границы которого можно было свободно обозреть с балкона княжеского дворца, оно давно потеряло свою самостоятельность, так как князь Ириней «выронил свое игрушечное государство из кармана во время небольшого променада в соседнюю страну», то есть спасаясь бегством от наполеоновских войск; сам князь уже не управлял, а «видел наяву приятный сон»; двор был не чем иным, как «деревянным остовом», который составляли вместе обер-гофмейстеры, гофмаршалы и камергеры, а «бразды правления» были в руках женщины «сомнительного происхождения», умной мещанки, фаворитки князя, советницы Бенцон. Прошлое Зигхартсвейлера — это старый князь, которого небо не одарило ни умом, ни талантами; настоящее — это князь Ириней, «сиятельный олух», который в глупости своей надувался изо всех сил, чтобы уподобиться Людовику XIV, а в невежестве своем притворялся знатоком и покровителем искусств; будущее — это молодой принц Игнатий: «Осужденный на вечное детство, он был почти слабоумным». Такова краткая, но выразительная хроника целой династии немецких правителей, взявших на откуп судьбы страны.