Крупный, неповоротливый, он покойно утонул в кресле и на какое-то мгновение прикрыл глаза, чтобы не видеть ни комнаты, ни солнечного света за окном. «Точный расчет»,— повторил он про себя. Да, точный расчет и еще знание людей, умение слышать пульс общественного мнения, способность угадывать наперед, к чему избиратель склонится с течением времени,— вот компоненты тактического мастерства. Угадывать наперед, обгонять избирателей в выводах, чтобы через неделю, через месяц, через год они твердили друг другу: «Послушай, Билл, а ведь старый сенатор Леонард оказался прав! Помнишь, что он заявил на прошлой неделе — или месяц, или год назад — в Женеве? Вот именно, будто в воду глядел. Такого старого лиса, как Леонард, не проведешь…»
Он чуть приподнял веки, чтобы дать посетителям понять, что глаза не смеживались, а лишь оставались все время полуприкрыты. Это было неучтиво и просто глупо — закрывать глаза на виду у посетителей. Они могли вообразить, что ему не интересно. Или воспользоваться случаем и перерезать ему глотку.
«Все потому, что я опять старею,— сказал себе сенатор,— Старею и впадаю в дрему. Но соображаю я четко, как никогда. Да, сэр,— повторил сенатор, беседуя сам с собой,— соображаю я четко, и голыми руками меня не возьмешь».
По напряженному выражению лиц посетителей сенатор понял, что они наконец решились вымолвить то, с чем явились к нему. Они примеривались, принюхивались — не помогло. Теперь приходится хочешь не хочешь выложить карты на стол.
— Есть одно дело,— сказал Александр Джиббс,— одна проблема, вставшая перед нашей организацией уже довольно давно. Мы надеялись, что все утрясется и обстоятельства позволят нам не привлекать к ней вашего внимания, сенатор. Однако позавчера на заседании исполнительного комитета в Нью-Йорке принято решение довести суть дела до вашего сведения.
«Плохо,— подумал сенатор,— даже хуже, чем мне представлялось, раз Джиббс заговорил в такой окольной манере».
Помогать гонцам сенатор не стал. Он невозмутимо откинулся в кресле, твердой рукой сжимая стакан с виски, и не спрашивал, о чем речь, словно ему это было совершенно безразлично. Джиббс слегка запнулся, потом выдавил из себя:
— Дело касается лично вас, сенатор.
— Продления вашей жизни, — выпалил Эндрю Скотт.
Воцарилась неловкая тишина, все трое были потрясены, и Скотт в том числе: ему не следовало бы называть вещи своими именами. В политике ни к чему идти напролом, куда удобнее выбирать уклончивые, нечеткие формулировки.
— Понятно,— произнес сенатор в конце концов,— Организация полагает, что избиратели предпочли бы видеть меня обычным человеком, которому суждено умереть обычной смертью.