— Почему вы не сказали мне раньше, что хотите есть? — спросил цыган, когда она впилась зубами в кусок хлеба.
Слабая и униженная, она с трудом подавила всхлип, готовый сорваться с ее губ.
— Я не должна чувствовать себя голодной, — выдохнула она, разрываясь от жалости к самой себе. — Я не должна странствовать в этих тряпках, вдали от цивилизации, уродуя ноги об эту проклятую каменистую землю Фландрии. — Она знала, что ей следовало бы держать свои чувства при себе. Настоящая леди не жалуется на подобные вещи. Но стоило начать, и слова хлынули неудержимым потоком, подобно элю из треснувшей кружки. — Сейчас я должна была мирно работать на весенней ярмарке, продавая свою шерсть и получая какой-никакой доход. — Как она ни пыталась сдерживать эмоции, из груди вырвался всхлип отчаяния. — Я хочу вернуться домой, к своей жизни.
В кои-то веки цыган молчал, позволяя ее детским, эгоистичным и неуместным стенаниям эхом разноситься над водой. Потом он сделал из кувшина с вином большой глоток и проговорил напряженным голосом:
— Мы будем в безопасности через день или два. Мне жаль, что вам пришлось вынести… такие испытания.
Судя по его тону, ему довелось испытать в жизни куда большие трудности, и внезапно она почувствовала себя простолюдинкой.
Он протянул ей кувшин. Она поджала губы, подавляя новый приступ отчаяния. Даже сейчас цыган отказывался проявлять к ней признаки хотя бы малейшего уважения. Он должен был предложить ей выпить вина первой. Будь он проклят — все, что он делал, шло вразрез с принятыми правилами и традициями. Ну почему ему так трудно…
— Ну, вы будете пить или нет? — нетерпеливо спросил цыган.
Лине очень хотела пить. Она фыркнула и взяла у него кувшин, вытерев его край рукавом, прежде чем дотронуться до него.
— Я понятия не имел, что вы настолько брезгливы, — сухо заметил цыган, опускаясь на землю рядом с ней. — В следующий раз, когда я соберусь поцеловать вас снова, я непременно почищу свои губы песком.
Она поперхнулась вином. Следующего раза не будет. Он был простолюдином, а она — знатной дамой. Следующего раза не будет никогда. Она уже открыла рот, чтобы сказать ему об этом.
— Итак, расскажите мне, Лине де Монфор, — вовремя вмешался он, — отчего вы так презираете простых людей?
Она устало взглянула на него, уверенная, что он подначивает ее. Но выражение его лица свидетельствовало лишь о простом, вежливом интересе. Она сложила руки на коленях. На этот раз она с радостью ему повинуется.
— Простолюдины недостойны доверия и вероломны, — начала она, перечисляя те недостатки, которые ее отец приписывал ее матери, — коварны и грязны, имеют плохие манеры…