— Мы поедем в лагерь торговцев шерстью, — холодно бросила она ему, — и там вы меня оставите… одну.
Он покачал головой.
— Я не оставлю вас нигде. Вы можете оказаться в большой опасности. Я дал клятву обеспечить вашу безопасность, и я…
— Безопасность? А кто обезопасит меня от вас самого и вам подобных? — Она покачала головой. — Нет, я не нуждаюсь в вашей защите. У меня есть слуга, Гарольд…
— Тот старик?
— Он… сильнее, чем выглядит.
Цыган закашлялся. Лине сжала кулаки в складках своей накидки. Дункан прикрикнул на лошадь, и повозка тронулась с места.
— Я позволю вам сопровождать меня только до ярмарки, — заявила она, делая вид, что у нее есть хоть какой-то выбор.
Он не ответил. Она уже достаточно изучила его, чтобы принять молчание за знак согласия, но сейчас спорить было бессмысленно. Как только они окажутся в лагере торговцев шерстью, у нее появится возможность заручиться поддержкой Гарольда и всей Гильдии торговцев шерстью. И тогда она от него избавится.
Да, и, скорее всего, больше уже никогда не увидит.
И, соответственно, никогда не узнает, зачем он носит эту убогую бороду, почему называет себя рыцарем и почему так настаивает на ее защите. Но ее это уже не касалось. У нее была собственная жизнь — жизнь с тканями и красителями, числами и отчетами, прибылями и налогами, — комфортная, обеспеченная, предсказуемая жизнь. У нее не было времени для эксцентричных цыган и их головокружительных рыцарских фантазий.
Она вздохнула и сложила руки на коленях, размышляя о том, с каким, должно быть, укором сейчас на нее с небес смотрит ее отец. Она впервые находилась в столь близком соседстве с простолюдином. И, вероятно, в последний раз. И, поскольку она больше никогда не увидит этого цыгана, она решила, что не будет особого вреда, если она украдкой еще раз взглянет на него, что называется, одним глазком, исключительно в познавательных целях.
Интересно, кто он такой? Кулаки, сжимавшие поводья, были массивными, с выступавшими венами. Это были руки, привыкшие к тяжелому труду. Его бедра, находившиеся к ней слишком близко, чтобы она чувствовала себя в безопасности, были длинными и мускулистыми под измятыми рейтузами, совсем как у рабочего. Но, тем не менее, в нем ощущалась некая ленца, чувственная томность, как если бы он никогда не занимался тяжелым трудом.
Ну и потом, его поведение. Без сомнения, он был вульгарен и невоспитан, как последний крестьянин, тем не менее он обладал природной властностью и речью человека благородного происхождения.
Его одежда красноречиво рассказывала о своем хозяине. Хотя шерсть, из которой были сшиты его узкие штаны, была грубой и изъедена молью, а его кожаные сапоги — изрядно поношенными, плащ был сшит по последней моде из тончайшей английской шерсти. На изготовлении этого предмета его туалета явно не экономили.