— А может, в редакцию газеты? — огрызнулся я.
Еще три квартала в молчании, и опять началось:
— Я знаю одного врача…
— У меня есть дело, — сказал я. И у себя дома мисс Леггет в ее теперешнем виде будет мне в этом деле полезна. Поэтому она едет домой.
Он насупился и сердито напал на меня:
— Вы готовы ее унизить, опозорить, подвергнуть ее жизнь опасности ради какого-то…
— Ее жизнь в опасности не больше, чем моя и ваша. Просто она немного перебрала какой-то дряни. Сама перебрала. Не я ее угощал.
Та, о ком шла речь, была жива, дышала — и даже сидела между нами с открытыми глазами, — но от происходящего была так же далека, как если бы находилась в Финляндии.
Нам полагалось повернуть на следующем углу. Коллинсон, с отвердевшим лицом и устремленным вперед тяжелым взглядом продолжал ехать прямо и довел скорость до семидесяти километров.
— На следующем углу поверните, — приказал я.
— Нет, — ответил он и не повернул. На спидометре было восемьдесят, и прохожие уже поворачивались нам вслед.
— Ну? — сказал я, выпрастывая руку, прижатую к боку девушки.
— Мы едем по полуострову на юг, — твердо сказал он. — В таком состоянии она домой не вернется.
— Вот что? — проворчал я и быстро потянулся к приборному щитку. Он отбил мою руку и, держа руль левой, выставил правую, чтобы помешать мне, если я попытаюсь еще раз.
— Не надо, — предостерег он, увеличив скорость еще на десяток километров. — Вы знаете, что с нами будет, если вы…
Я обругал его, пространно, с досадой, от души. Он повернул ко мне лицо, полное праведного негодования — видимо, мои слова были не из тех, что приличны в обществе дамы.
И этого оказалось достаточно.
Голубой седан выскочил из поперечной улицы перед самым нашим носом. Коллинсон уже вернулся к своим водительским обязанностям и от столкновения уйти успел — только не успел сделать это аккуратно. От седана мы прошли сантиметрах в пяти, но нас занесло. Коллинсон сделал все, что мог, он попытался удержать машину, вывернул в сторону заноса, но в дело вмешался бордюрный камень. Высокий и твердый, он не пожелал посторониться. Мы налетели на него боком и опрокинулись как раз на фонарный столб. Столб переломился и грохнулся на тротуар. Открытый «крайслер» выбросил нас у его основания. Из сломанного столба с шумом вырывался светильный газ.
Коллинсон с наполовину ободранным лицом пополз на карачках выключить зажигание. Я сел и поднял на себе девушку: она лежала у меня на груди. Правая рука и плечо у меня не действовали, онемели. Девушка всхлипывала, но никаких повреждений, кроме неглубокой царапины на щеке, я у нее не увидел. Амортизатором ей послужило мое тело. А о том, насколько хорошо оно послужило, свидетельствовали боль в груди, в животе, в спине и непослушная рука. Прохожие помогли нам подняться. Коллинсон стоял, обняв девушку, и умолял ее ответить, жива ли она, и так далее. Удар отчасти привел ее в чувство, и тем не менее она не понимала, что с нами случилось. Я подошел, помог Коллинсону держать ее — хотя ни он, ни она в этой помощи не нуждались, — и горячо обратился к разбухавшей толпе: