— Я люблю тебя, — сказала она. — Сегодня вечером я на неделю уезжаю, на лыжах кататься. Ты меня подождешь?
Пикассо прикрыл веки и кивнул головой.
— Ты на меня не сердишься? — спросил он.
— За что?
У Алисы в сумке заверещал телефон. Звонила Ирис. Значит, пора бежать.
Они расстались на тротуаре. Алисе показалось, что со вчерашнего дня Пикассо стал выше ростом. Ей вспомнился роденовский Бальзак. «Надо их познакомить», — мелькнуло у нее. Они неловко, на ходу, обнялись — на этой улице рядом с домом их слишком многие могли узнать.
Каждый год неделю между Рождеством и Новым годом Конки проводили в горах, на небольшой лыжной станции, возведенной в 70-е годы. Похожий на игрушку, увеличенную до «взрослых» размеров, дом лепился к альпийскому склону, казалось, только чудом удерживаясь в равновесии. Из апартаментов, которые они регулярно занимали в очередь с братьями Венсана, открывался вид на горный пейзаж — по мнению Шарля, помешанного на лыжах, «обалденный». Едва добравшись до места, Венсан и дети немедленно облачились в доспехи, достойные капитана Немо, — шлемы, ботинки на свинцовой подошве, литые комбинезоны — и отправились «пробовать снег», нимало не заботясь о том, что станет делать Алиса, никогда не встававшая на лыжи: сама, мол, виновата, не понимаешь, чего себя лишаешь. Вдоль здания тянулась галерея, соединяя между собой отдельные помещения. В этих застекленных переходах, похожих на щупальца гигантского животного, вечно гуляли смертоносные сквозняки, провонявшие неистребимым запахом сыра.
Неисправимая оптимистка в душе, Алиса уезжала из Парижа в приподнятом настроении, однако здешняя обстановка, ни на йоту не изменившаяся с прошлого года, произвела на нее гнетущее впечатление. В первый же вечер ей позвонила Клотильда — интуиция, как всегда, не подвела сестру. Позже Алиса отправилась выносить мусор, воспользовавшись этим как предлогом, чтобы поговорить по телефону с Пикассо. Он сообщил ей об отъезде Элен.
— Я уже в курсе, — сказала Алиса.
Ирис упомянула об этом еще в машине, где-то между Греноблем и Вилларамбером.
— Ты огорчен? — спросила она.
— Не знаю, огорчен я или нет.
Накануне она слегка разозлилась на него.
По правде говоря, ее не столько обескуражило неожиданное исчезновение загадочного автора анонимок, сколько охватил стыд за фокусы собственного воображения. Но сейчас, спускаясь в лифте лыжной станции и слыша голос Пикассо, обволакивающий ее своей реальностью, она была готова с легким сердцем расстаться с любыми фантазиями.
— А ты как?
— Я ненавижу горы. Ненавижу лыжи. К тому же после рождения Шарля у меня аллергия на сыр.