В поисках Алисы (Бассиньяк) - страница 84

Монолог Фиги принимал удивительный оборот. Пикассо огляделся. Мебель темного дерева, дорогая посуда, марины на стенах… Он понял, что эта сильная женщина методично, с утра до вечера, живет со своим покойником, без слез и печали. И не без волнения подумал, что со всей своей роскошью и прямой как палка спиной она знает о жизни не меньше, чем полицейский с двадцатипятилетним стажем и мозолистыми руками.

Кофе они пили в гостиной. Атлас, бархат, инкрустированное дерево. Трюфели с начинкой пралине. Антуанетта зажгла камин, и по комнате поплыли приятные ароматы. Некоторое время спустя Пикассо коротко попрощался. Ему не хотелось отсюда уходить. В промерзшей и какой-то липкой изнутри машине его ждали все тревоги последних дней. Он поехал назад, опять забыв посмотреть на море.

По дороге он снова и снова прокручивал в голове разговор с Фигой и поражался, как Алисе удалось вырваться из всего этого. Мать-алкоголичка, вялая и безвольная; отец, так и оставшийся ребенком и существующий от дозы к дозе; полупомешанный дядька и тетушка, похожая на статую командора и шагающая по жизни с повадкой кадрового военного. Либо человеческое существо еще более непробиваемо, чем мы думаем, либо Алиса сама не знает, что ей грозит, нося внутри себя мину замедленного действия. Тогда она в настоящей опасности. Его остановили за превышение скорости, он показал удостоверение, извинился и помчался дальше, с сумбуром вместо мыслей и жалобно ноющей спиной.

По приезде в город Пикассо поужинал в компании Бремона и еще одного полицейского, похожего на Старски или Хатча — тип, который инспектор терпеть не мог, — в шумном мексиканском ресторане. Они быстро подвели итоги, довольно ничтожные. Американец не скрывал своей убежденности в том, что они имеют дело с психами. Решили поместить в местной прессе фотографии обеих сестер и их отца. Потом инспектор распрощался и пошел в одиночестве бродить по пустынным пешеходным улицам, оживляя их гулким эхом своих шагов. Из гостиничного номера он позвонил Куаньяру:

— Все нормально?

— Нормально.

В трубке слышался какой-то шум.

— Вы где?

— В бистро.

«С кем?» — чуть было не ляпнул инспектор, но успел прикусить язык и повесил трубку.

Спать ему не хотелось, и он набрал еще один номер. Поговорил с дочерью, которая временно перебралась к Конкам.

— Шарль дергается, Венсан ворчит, а Ирис ничего не говорит. От мамы новости есть? — спросила она.

Элен все реже давала о себе знать. Она стремительно, на головокружительной скорости, исчезала из их жизни. Пикассо включил телевизор. Шел черно-белый исторический фильм, и он как загипнотизированный сидел и смотрел его до поздней ночи, забыв включить звук. Навалилась бессонница. «Алиса, — тихо повторял он, — Алиса». Запертый в этом безликом номере, он мысленно проделал ее путь от японского сада на вокзале Монпарнас — кстати, она в поезде хоть что-нибудь съела? Куаньяр с его убогим воображением, конечно, не догадался расспросить персонал вагона-ресторана. Вот она прибыла в город, вот встретилась с отцом. А что, если Кантор вообще не имеет к делу никакого отношения? Да нет же, имеет, и еще какое. Именно он вызвал обеих сестер, он — хранитель тайн и режиссер этого спектакля, как назвала бы его Фига. Пикассо представил себе, как они идут, все трое — светловолосые, красивые надменной северной красотой, — и почувствовал боль, как от удара, словно его грубо вышвырнули из тесного Алисиного круга. Сестрицы ведь тоже были мастерицы ломать комедию — как ни неприятно это сознавать, но это правда. На сером экране выключенного телевизора перед ним вдруг возник образ Алисы, танцующей перед заснеженным ветровым стеклом его машины. Ему пришлось встать и распахнуть окно в надежде выпустить вон свою тревогу. Он не умел размышлять в одиночестве, долгие годы об этом заботилась Элен, изгонявшая всех его демонов и с успехом развенчивавшая все его иллюзии. Элен… Чем она сейчас занимается в этом своем ашраме? У Пикассо с детства сохранилась привычка проводить параллели между событиями. Когда судмедэксперт называл ему, часто с точностью до минуты, время смерти, он обязательно прикидывал, а что он сам тогда делал и о чем именно думал. Возможность подобных сопоставлений его завораживала. «Я живу, а ты умер, ты умер, а я живу. Я открываю дверь, а ты покидаешь этот мир. Я подбрасываю мяч, а ты испускаешь последний вздох. Тете Фиге это точно понравилось бы», — сказал он себе и, продрогший, закрыл окно. Мир за двойным стеклом сразу утих, оставив Пикассо наедине с его одиночеством. Он рухнул поперек кровати и наконец заснул.