В шесть утра у него на тумбочке зазвонил телефон. Это был Бремон.
— Нашли отца. Бродил по дорожной обочине. Сейчас он у нас.
— Это все? — спросил Пикассо.
— Допрос не начинаем, ждем вас. А он дрыхнет.
Франсуа Кантор держал пластиковый стаканчик с дымящимся кофе длинными, по-женски изящными пальцами. При виде вошедшего инспектора он словно вынырнул из своей надменной летаргии.
— Месье Кантор? — Пикассо уселся напротив этого странного человека, который с нарочитой медлительностью втягивал и вытягивал руки и ноги, словно шевелил щупальцами под десятиметровой толщей воды. — Где Клотильда и Алиса?
Кантор улыбнулся. В других обстоятельствах эта улыбка могла бы сойти за милую.
— Я их убрал.
По спине Пикассо снизу доверху прокатилась ледяная волна. Может, с этим типом следует обращаться как с психом, подумалось ему.
— Куда вы их убрали, месье Кантор?
— На место.
Вошел Куаньяр, незаметно кивнул Пикассо и устроился в уголке. Того охватило теплое чувство признательности к коллеге.
— А где оно, их место? — с улыбкой продолжал допытываться инспектор.
Кантор поднял глаза к небесам и засмеялся, словно ему только что рассказали новый прикольный анекдот. Потом его взгляд упал на Куаньяра. Явно огорошенный выходками задержанного, тот не знал как себя вести и на всякий случай схватил блокнот и ручку. Повисла тишина. Пикассо часто замечал, что паузы иногда помогают вести допрос, и вовсю пользовался ими. В отличие от многих других полицейских он не верил в эффективность «колотушек». Другое дело — молчание. Это ценный инструмент, способный обездвиживать людей. «Как в игре „Раз-два-три, замри“?» — как-то спросил у него Куаньяр, на миг приоткрыв завесу над своим далеким детством. Паузы придавали допросам трагизм и серьезность, перенося его участников в иллюзорный мир грез и сновидений. У тех, кто нуждался в реальности для убедительной лжи, они выбивали почву из-под ног.
— Где они? — нарушил молчание Пикассо.
— Я их убрал, — повторил Кантор и поставил на стол опустевший стаканчик.
— Понимаю. Вы их убрали. — Пикассо переглянулся с Куаньяром. — И вы убрали их в одно и то же место?
К величайшему удивлению инспектора, допрашиваемый вздрогнул всем телом и замер, как старый святоша, услышавший богохульство.
— Да, — выдавил он.
— Вы бы предпочли их разделить, не правда ли?
Пикассо продвигался на ощупь, как делал это часто. Он уцепился за сбой в поведении Кантора, хотя пока даже приблизительно не понимал его причин. Тот напряженно думал, безостановочно шаря глазами по комнате и ни на чем не задерживаясь взглядом.