Но такие болезненные инциденты случались редко. Виктория сильно постарела; не было Альберта, чтобы ее направить, и Биконсфилда, чтобы зажечь, и она уже склонялась к тому, дабы переложить опасные вопросы дипломатии на плечи лорда Солсбери и сконцентрировать энергию на более близких и подвластных ей предметах. Ее дом, ее двор, монумент в Балморале, скотина в Виндзоре, планирование встреч, наблюдение за многочисленными повседневными делами — теперь это стало для нее еще важнее, чем раньше. Ее жизнь шла по точному расписанию. Каждая минута дня была заранее спланирована; последовательность встреч — твердо установлена; даты поездок — в Осборн, в Балморал, на юг Франции, в Виндзор, в Лондон — практически не менялись из года в год. Она требовала от окружающих предельной точности и мгновенно замечала малейшие отклонения от установленных правил. Такова была неодолимая сила ее личности, что не подчиниться ее желаниям было просто невозможно; но все же иногда кто-то оказывался непунктуальным; это считалось одним из самых тяжких грехов. И тогда ее неудовольствие — ее страшное неудовольствие — вырывалось наружу. В такие моменты уже казалось неудивительным, что она была дочерью приверженца железной дисциплины.
Но эти бури, хоть и страшные, пока они длились, быстро успокаивались и случались все реже и реже. С возвращением счастья от состарившейся королевы исходила мягкая доброта. Ее улыбка, некогда редкая гостья на этих печальных чертах, теперь озаряла их с легкой готовностью; голубые глаза сияли; все ее лицо, внезапно сбросив с себя маску непроницаемости, посветлело, смягчилось и излучало на окружающих незабываемое обаяние. В последние годы дружелюбие Виктории приобрело особое очарование, которого не было в нем даже во времена юности. Всех, кто ни подходил к ней, — или почти всех — она странным образом околдовывала. Внуки ее обожали; фрейлины ухаживали за ней с благоговейной любовью. Честь служить ей затмевала тысячи неудобств — монотонность придворной жизни, утомительные дежурства, необходимость нечеловеческого внимания к мельчайшим деталям. Но исполняя замечательные обязанности, люди забывали о том, что ноги их болят от бесконечных коридоров Виндзора или что руки окоченели от балморальской стужи.
Но главное, что делало такую службу особенно приятной, был живой интерес королевы ко всем, кто ее окружает. Ее страстное увлечение повседневными заботами, мелкими проблемами, повторяющимися сентиментальностями домашней жизни постоянно требовало расширения поля деятельности; масштабы ее собственной семьи, сколь бы широки они ни были, были недостаточны; она стала с готовностью вникать в домашние дела своих фрейлин; ее симпатии распространились на всех обитателей дворца; даже служанки и судомойки — судя по всему — вызывали ее интерес и сочувствие, если их возлюбленные переводились в иностранный гарнизон или их тетушки страдали ревматизмом, что, кстати, было предметом особой заботы.