Затем герцог вернулся к обсуждению сложившейся ситуации. «Мой брат герцог Кларентийский — старший из нас, и, безусловно, если захочет, имеет право на брак, и я не собираюсь ни в малейшей степени этому препятствовать. Если он желает стать королем, жениться и завести детей, бедняга, да поможет ему Бог! Пусть делает все, что хочет. Что же касается меня — я человек без амбиций, и хотел бы остаться тем, кто есть… Пасха, вы же знаете, будет в этом году очень рано — 22 марта. Если герцог Кларентийский не предпримет к тому времени никаких шагов, я должен буду под каким-либо предлогом покинуть мадам Лорент для краткого визита в Англию. А оказавшись там, я без труда проконсультируюсь со своими друзьями, что мне делать дальше. Ведь если герцог Кларентийский не предпримет к тому времени никаких попыток вступить в брак, то мой долг, несомненно, самому предпринять некоторые шаги в этом направлении». В связи с этим, сказал герцог, упоминаются два имени — принцессы Баденской и принцессы Сакс-Кобургской. Причем последняя, считал он, предпочтительней, поскольку принц Леопольд пользуется популярностью в народе. Однако прежде чем предпринимать какие-либо шаги, он собирается позаботиться о судьбе мадам Лорент. «Она из очень хорошей семьи, — воскликнул он, — и никогда не была актрисой. Я первый и единственный, кто жил с нею. Ее бескорыстие можно сравнить лишь с ее преданностью. Когда мы сошлись, я назначил ей всего 100 фунтов в год. Потом эта сумма выросла до 400 фунтов и, наконец, до 1000, но когда долги вынудили меня пожертвовать большей частью дохода, мадам Лорент настояла на снижении ее содержания до 400 фунтов в год. Если мадам Лорент придется вернуться и жить среди своих друзей, ее независимость должна быть достаточной, чтобы вызвать их уважение. Я не настаиваю на многом, но некоторое количество слуг и экипажей просто необходимо». Что же касается собственного положения, то герцог выразил надежду, что брак герцога Йоркского будет рассматриваться как прецедент. «Это, — сказал он, — был брак ради наследника, и ему было назначено содержание 25000 фунтов стерлингов, вдобавок ко всем его прочим доходам. Я согласен на те же условия и даже не потребую учесть разницу в ценности денег 1792 года и нынешних. Что же касается выплаты моих долгов, — сказал в заключение герцог, — я не считаю их столь уж большими. Напротив, я считаю, что нация в долгу передо мной». Тут ударили часы, как бы напомнив герцогу о назначенной встрече. Он поднялся, и мистер Криви вышел.
Ну кто бы оставил такой разговор в секрете? Уж конечно, не мистер Криви. Он поспешил рассказать обо всем герцогу Веллингтонскому. Тот был немало удивлен и написал подробный отчет о разговоре лорду Сефтону, который получил письмо «весьма своевременно», в момент, когда хирург прослушивал его мочевой пузырь, дабы удостовериться в наличии камня. «Видели бы вы его удивление, — написал лорд Сефтон в ответ, — когда, закончив операцию, он обнаружил, что я хохочу. Воистину, ничто так не развлекает, как королевское остроумие Эдварда. Не знаешь даже, чем восхищаться в первую очередь, — деликатностью его чувств к мадам Лорент, изысканностью отношения к герцогу Кларентийскому или его собственным бескорыстием в денежных вопросах».