Отец Жорж приготовил облатку хлеба и ложечку с вином и, улыбаясь, ждал, пока приблизится почетный прихожанин. Толпа расступилась, пропуская князя. С ним почтительно здоровались, всячески выражали уважение и расположение, благоговейно дотрагивались до красного плаща или белой рубахи. Одним из тех, кто хотел прикоснуться к его одежде, был тот самый Жак-Аззам, которого только что расхваливал князь. Глаза его неестественно блестели. Молодой человек улыбался, с восторгом разглядывая Франсуа Палестинского, и тянул к нему руку. И рыцарь улыбнулся в ответ, но в другой руке «прилежного католика» вдруг оказался широкий иранский кинжал, который стремительно несся к груди князя. Никто ничего не успел понять, как острие достигло своей цели. Блестящая сталь распорола белый шелк, но не вонзилась в княжеское тело, а бессильно ударилась о закаленные кольца кольчуги. Раздался лязг, и вооруженную руку отбросило назад. Толпа прихожан с воплями ужаса шарахнулась в стороны.
– Да здравствует ибн Саббах! – выкрикнул Жак-Аззам. Лицо его исказилось, и он нанес второй удар, на этот раз метя в плечо. Но клинок вновь наткнулся на кольчугу, и оружие вылетело из вспотевших пальцев ассасина. Пришедшие в себя охранники тоже выхватили из-под одежды кинжалы и набросились на убийцу. Брызнула кровь.
– Слава ибн Саббаху… – сдавленно произнес терзаемый покрасневшими клинками Аззам. Глаза его подкатились, лицо стало мертвенно бледным, и он замертво рухнул на соборные плиты. Но стальные острия продолжали клевать его тело, как грифы крепости Аламут, расклевывающие сброшенных в пропасть мертвецов.
– Измена! – зарычал де Лавуазье, взмахнув мизерикордией.
– Уходим, господин! – старший охранник обхватил Франсуа Палестинского руками, закрывая своим телом. И полной неожиданностью стал еще один широкий кинжал, мелькнувший в воздухе над его плечом и полоснувший князя по лицу.
– Слава ибн Саббаху! – крикнул Пьер-Мунзим, пытаясь повторить удар.
Но мизерекордия уже вонзилась ему в глаз с такой силой, что круглая гарда раздробила надбровье и глубоко отпечаталась на скуле, а трехгранный клинок прошел сквозь мозг, пробил затылочную кость насквозь и высунул окровавленное острие из коротко стриженных волос. Графу де Котье, который стоял сзади и остановившимися от ужаса глазами наблюдал эту сцену, показалось, что из затылка ассасина выскользнул быстрый язык змеи.
Нападающий опрокинулся на спину, рукоять торчала из глазницы, кровь заливала лицо, и ясно было, что с ним покончено, но оплошавшая охрана стремилась реабилитироваться, и стальные грифы тут же принялись расклевывать его еще теплое тело.