После казарменных коек барака данная меблировка показалась ему сродни атрибутам королевской спальни.
По лестнице он спустился вниз, обнаружив три благоустроенные комнаты, кухню, туалет и душевую с газовой колонкой.
В старинном трехстворчатом шкафу обнаружил залежи вполне приличной одежды — нижнее белье, рубашки, брюки и десяток поношеных, но вполне приличных с виду курток.
Отключенный от сети холодильник был забит всевозможными консервами.
Он сглотнул голодную слюну, но заставил себя вначале тщательно помыться, побриться найденным в шкафчике одноразовым лезвием, скатать в ком опостылевшую зоновскую робу с тяжелыми разбитыми ботинками и, одевшись во все свежее, вскрыть наконец банку шпрот.
Он ел жадно, не пережевывая глотал масленые куски консервированной рыбы, ощущая, как жирная, сытная пища постепенно заполняет воспаленный, ссохшийся от вынужденного поста желудок.
Жалея, что не додумался сорвать в огороде пук какой‑либо зелени, убрал в пакет опустевшие банки, утрамбовал поверх них омерзительные тюремные шмотки и, прибрав за собой в душевой, чувствуя теплой и властной волной накатывающуюся усталость, обрывающую мысли, прошел на второй этаж, забрался под теплую броню многочисленных одеял и — уснул, глубоко безразличный ко всему на свете, даже к той победе, которую неведомым для себя образом одержал над сильными, вооруженными врагами, до сих пор ищущими его, рассчитывающими на оплошность или же неоправданную смелость своей жертвы.
Девятнадцать лет он прослужил особистом — то бишь оперативным сотрудником КГБ на кораблях торгового флота, а три последующих года плавал в том же качестве на научно–исследовательском судне "Академик Скрябин". Много раз ему предлагали повышение, теплый кабинет и бумажную работенку, но он неизменно отказывался от нее, не представляя, как можно сменить морское бескрайнее благолепие на затхлую городскую жизнь.
Отец Сенчука пропал без вести в военном лихолетье, и мальчика воспитывала мать, работавшая машинисткой в следственном управлении НКВД, благодаря чему известная всему миру Лубянская площадь и ее окрестности стали для Сенчука неотъемлемой частью послевоенного детства, ибо мама частенько брала своего отпрыска, отличавшегося характером непоседливым и озорным, к себе на службу.
Однако высиживать в скучном помещении, среди стрекота сотен литерных молоточков было для сорванца сущим наказанием, и он отпрашивался погулять на улицу, причем главной его зимней забавой считалась лепка снежков и их прицельное метание в прохожих. При удачном попадании в цель мальчишка шустро нырял между двумя вооруженными винтовками солдатиками на входе и неизменно озадачивался, отчего ни одна из пораженных им мишеней никак не реагировала на его шалости, а всего лишь, пугливо озираясь, спешила прочь.