- Любимый! – воскликнула она, наблюдая за разувающимся Олегом.
- Дорогая… До-ро-га-я моя, - произнес он заторможено в ответ.
Синие джинсы идеально облегали его тонкие-тонкие ноги, белая майка с принтом из серых букв еще более идеально подчеркивала всю тонкость его тела, все сорок шесть килограмм его сексуальности – именно столько он весил, оторвать взгляда было невозможно. И тогда Диметра заметила: он же весь мокрый, на спине размазана земля, в волосах тоже.
- Олеженька, наконец-то ты пришел! Три часа ночи, я уж не знала, что и думать…
- Диметрочка, осторожнее, я в лужу свалился, весь грязный, - отшатнулся от ее объятий он, снимая солнцезащитные очки.
Его взгляд… Не знакомый, бегающий, не осмысленный взгляд огромными зрачками.
- Как же ты так?
- Да.. Понимаешь… Заехал к Вере Сергеевне, а до дороге домой…
- Ты, наверное, в аптеку зашел, не рассчитал дозу.
- Почти угадал. Смотри, что у меня есть, - протянул маленькую пластиковую тубу с надписью Домормил Олег.
- Снотворное?
- Не-а, ты открой.
Содержимое тубы оказалось мелким белым порошком.
- Это же похоже на…
- Чистейший белый снег, - прервал фразу он, поясняя дальше. – Чище некуда, на себе проверял. Мне надо в душ, а после вместе и употребим.
- А можно, я помою тебе голову? – робко спросила Диметра.
- Даже нужно, - улыбнулся в ответ он.
И уже спустя пару минут вечер продолжался в ванной. Для Диметры это было счастьем: нанести шампунь на его голову, аккуратно размыливать ее нежными плавными движениями тем временем рассматривая всю восхитительность, всю идеальность тела Олега. От великолепия, слегка искаженного стекающими вниз каплями пены, невозможно было оторвать глаз: это и пальцы ног с аккуратно и ровно постриженными ногтями, будто призывающими нежно облизать их языком, каждый палец; это и тонкие-тонкие ровные ноги, подчеркнутые остротой овальных коленей и оканчивающиеся гладко выбритым лобком; это и живот, одновременно подчеркнутый его глубоким овальным пупком, продолжающийся очертаниями каждой кости его ребер; это и грудь, как у маленького мальчика абсолютно маленькая, чью плоскость нарушала только всегда торчащие соски, которые летом всегда было видно даже если он одевал на майку рубашку; это и тонкая шея, увенчивающая его лицо, идеальное лицо, лицо с грубыми чертами, будто бы являющееся логическим довершением всей грубой пластике, лабильной гибкости его тела, лицо с волевым подбородком, тонкими губами, маленьким ровным аккуратным носом, будто прищуренными чуть раскосыми глазами, глубоко посаженными глазами, покатым лбом и черными как смоль волосами.