По общепринятым стандартам Маша не была красавицей, но присутствовало в ней та самая очаровательная харизма, что превыше академической красоты.
В свои двадцать четыре она сохраняла телесную стройность и гибкость. За последние год-два ее творчество сделалось вдруг необыкновенно популярным, продажи росли, и девушка финансово ни от кого не зависела. Подписав выгодный контракт, и свободно разъезжая по Миру, она встречалась с самыми разными людьми, однако, несмотря на многочисленные варианты дальнейшей карьеры, «светской львицей» не стала. Наоборот. Любой одежде всегда предпочитала цветные кеды, линялые джинсы и футболку с кричащей картинкой какой-нибудь популярной музыкальной группы. В холодное время носила куртку, опять же джинсы и американские солдатские ботинки. Стриглась коротко, а волосы красила либо в ультрамариновый, либо в кислотно-зеленый цвет. Кажется, когда-то и где-то я уже рассказывал об этом.
Обычно она рисовала (извините — писала!) Москву и Петербург, но в последний год ее творчество обогатилось и западноевропейскими городами. Свои картины подписывала всегда одинаково — «Мария Петроградская». На полотнах — только городские здания и сооружения, пейзажи после, видимо, какой-то глобальной экологической катастрофы. Она писала так называемые «городские джунгли, переходящие в джунгли настоящие». Сквозь проломы в потолках вокзалов и театров, навстречу лучам солнца, тянулись деревья-гиганты, со стен разрушенных заводов спускались лианы, а через взрытые тротуары буйно прорастала тропическая зелень. Оплетенные корнями цветущих орхидей и бромелий фонарные столбы. Заросшие ползучими растениями обвалившиеся стены домов и обрушившиеся эстакады с сидящими на них ярко-крупными бабочками и жуками. Вот то, что обычно присутствовало на первом плане ее картин. Никаких людей. Никаких зверей. Только растения и насекомые.
В ту ночь мы сидели на крыше, вспоминали о приключениях, в которые оказались втянуты в прошлом, правда, с разных сторон, и пили пиво прямо из банок. Это были ее последние сутки в Городе-на-Неве: завтра вечером улетала обратно в теперь уже свой Мюнхен. В Питере задерживалась всего на пару дней.
— Знаешь, чем я занимаюсь сразу же по приезде сюда, в Питер?
— Догадываюсь, — криво усмехнулся я.
— Пошляк! — Захихикала Маша и ткнула меня локтем в бок. — Вечно у тебя неприличные мысли на уме. Я езжу в метро. По разным линиям и без всякой видимой цели. Вокруг море народа, все толкаются, стараются встать поудобнее, распихивая соседей локтями. Я люблю ездить в метро, особенно в русском. Ведь там можно встретить совершенно разных персонажей. Людей, которые мне интересны. И когда я смотрю на них, то могу каждому придумать собственную индивидуальную историю с падениями и взлетами и чем-то таким героическим, вроде спасения кота с макушки дерева. Только никогда нельзя знакомиться с этими человеками, с заранее придуманной историей. Они ведь другие. Совсем. Это разрушит призрачные замки. Но что удивительно, я ведь люблю отдельных людей, несмотря на мою застарелую профессиональную мизантропию. Да, характер у меня совсем не ангельский. Я обижаю, оскорбляю, грублю, унижаю, запугиваю, предаю, разбиваю сердца. Но... Но разве это не делает таких как я людьми? Это все, конечно вредно для кармы, но, помнишь, когда-то там давным-давно люди хотели в Утопию? Идеальный город без всего того, что нам не нравится, без тиранов, без жадных чиновников, где все равны. Прикинь, как бы это было сейчас? Сколько бы по времени люди продержались без кнута? Час? Год? Меньше?.. Некоторым, черт бы их побрал, на фиг не нужна эта Утопия, им хорошо в ссорах, в ругательствах, им не хватало бы всего этого. И что дальше? После какой-нибудь кровавой заварушки Утопия снова бы ничем не отличалась от нашего нынешнего мира. Или погибла бы. Мы ходим по кругу. И когда мы думаем, что сворачиваем, находя какие-то новые пути, то просто слепо повторяем дорогу своих предков. А так... а так практически ничего не происходит, и мы все равно ходим по кругу.