Зрелище, которое он увидел в приоткрытые двери, если не потрясло, то, по крайней мере, было весьма неожиданным. Окно купе было больше чем наполовину задернуто дерматиновой шторкой; в полумраке в одних трусах стояли совершенно пьяные Гриф и Аркаша и пытались музицировать; в руках Аркаши была скрипка, которую он держал как гитару, пытаясь сбацать при этом пару блатных аккордов, Гриф же безбожно истязал инструмент, точного названия которого детектив не знал, но для себя решил, что это гусли. Юрий Юрьевич вдохновенно бил по струнам, по щекам его стекали слезы умиления и капали с подбородка на семейные трусы в горошек.
«Ну, прямо-таки былинный Садко», — подумал Верховцев, подходя поближе. Его, кажется, и не замечали.
Из глубины купе на этот несуразный дуэт не без тревоги взирали их дамы, но прекратить эту какофонию почему-то не решались. Тем временем Гриф, отвратительно гнусавя, затянул какую-то балладу, а Аркаша, не зная слов, продолжал аккомпанировать. Творческое самовыражение двух пьяных обалдуев набирало ширь и полноту, достигало апофеоза, но до полного маразма чего-то не хватало. До шедевра идиотизма не доставало последнего штриха, Верховцев чувствовал это, но не знал какого. И в этот момент Гриф оглушительно и раскатисто, как гром, протяжно, как гудок паровоза, звезданул. Бестия Аркаша, словно предвидел, что аккомпанемент партнера закончится именно таким аккордом и моментально среагировал — поймав Грифа на этом стоне души, он, оставив скрипку, успел поднести к его заднице зажженную зажигалку. Язык пламени на мгновение осветил купе, вырвав из мрака две пары глаз, полных мистического ужаса. Перед ними был легендарный Данко или, на худой конец, Змей Горыныч, правда, пламя било с другого конца, но…
Такого скотства Веховцев вынести уже не смог, — коротким, но очень точным ударом под дых он отправил Грифа в легкий нокаут, другой рукой придержав от падения инструмент.
— Меньше яиц жрать надо было, — сердито бросил Олег, укладывая Грифа отдыхать. — Сдуреть можно, видать, не только от пьянства, но и от избытка калорий.
Аркаша не возражал, он принял стойку «смирно», и по его глазам Верховцев увидел, что тот его вдруг резко зауважал.
«Распусти сразу — потом хлопот не оберешься», — с этой мыслью детектив отправился обратно к себе.
К вечеру, когда поезд наконец дополз до Симферополя, Аркашу с Грифом все еще мучил похмельный синдром. Выглядели они помятыми и не очень удовлетворенными. Верховцев, чувствовавший себя ничуть не лучше после двухсуточного, утомительного броска на юг, выдал болезным скромные командировочные в карбованцах, которых, по прикидкам, вполне хватало на троллейбус до Ялты, и направился к кассам. Но Аркаша с Грифом за ним не последовали; вернувшись, он застал их за тем, что они слезно, с трагическим надрывом в голосе, умоляли водителя подбросить до Ялты двух беженцев «из горячей точки бывшего Союза», однако, более точных координат при этом не называли.