Перед тем как открыть дверь, он двумя пальцами больно сжал мочку уха Грифа и тихо сказал:
— Сейчас выходим. И не вздумай дергаться, гнида, иначе я из твоих драгоценных яиц омлет сотворю!..
И вот теперь, находясь на заднем сиденье «Мерседеса» между двумя молчаливыми мордоворотами, Гриф пытался осмыслить сложившуюся на текущий момент ситуацию.
Он ехал в пугающую неизвестность, ехал побитый, несчастный и вновь по-пролетарски нищий — четверть часа назад ему пришлось расстаться с честно заработанными баксами, которые он хранил у сестренки. Заодно он был вынужден «засветить» и свое потайное лежбище. Из двадцати тысяч он возвратил шестнадцать, остальное ему условно списали на кутеж, что, впрочем, почти и соответствовало действительности.
«Все, отлетал, — думал Гриф, досадуя на свою разнесчастную судьбинушку. — Говорил ведь тот, в банке, два-три месяца дома не появляться, так нет, сунулся мудило на свою голову… А хаза, пропади она пропадом, ведь и половины навара не тянет, вместе со всем барахлом. Свалял дурку, ой, как свалял!..»
И все же, несмотря на отчаянное положение, в котором он очутился, один утешительный для себя момент Гриф-таки узрел. «Если бы хотели убрать, то и повязку бы не надели, — прикидывал он в уме. — От приговоренного на тот свет что-то скрывать нет смысла. Им бабки нужны, а бабки-то у другого, и я единственный знаю, у кого. А меня пришить резону никакого — последняя ниточка для них оборвется. Нет, я им живой нужен, живой, и из этого надо извлечь свою выгоду. Главное, потянуть время, продержаться, а там я свое возьму, отыграюсь на полную катушку…»
Зная, что по прибытии на новое место допрос с пристрастием будет незамедлительно продолжен, Гриф тщательно продумывал стратегию своего поведения и возможные варианты ответов, благо в машине почетный конвой какими-либо вопросами его не утруждал, — все ехали молча, как воды в рот набрали.
Когда Грифу развязали глаза, он обнаружил, что находится в небольшой, скромно обставленной комнатке. Рядом с ним присутствовал только толстяк. Какой-то безликий человек зашел в комнату, ступая по паркету бесшумно и осторожно, будто по болотным кочкам. Он молча водрузил на низкий столик бутылку водки «Распутин», рядом поставил граненый общепитовский стакан, изящную стопочку с узором на тонком стекле и тут же как привидение испарился прочь.
— Ну, Юрий Юрьевич, продолжим нашу беседу в узком кругу, — сказал толстяк, свинчивая пробку с бутылки и наполняя емкости, — а для начала по обычаю выпьем за знакомство. Не возражаете? Уж не откажите в такой милости, будьте любезны…