На следующее утро Герасим Онуфриевич отправился к зданию окружного суда, где и без расспросов уже знал ход в камеру прокурора.
Лицо прокурора, принявшего его со строгим вниманием, отличалось и красотою, и вдумчивостью; в особенности хороши были глаза, по временам глубоко печальные и окаймленные от постоянной работы большими темными кругами.
— Что вам угодно? — спросил он.
— Честь имею представить прошение на имя его высокородия господина прокурора окружного суда, — со вздохом, точно он делал это против воли, ответил Гарпагон.
— Позвольте, — протянул руку красивый господин и стал быстро пробегать глазами прошение, причем два раза несколько пытливо взглянул на просителя. — Садитесь, — предложил он и стал читать все внимательно. — Имеете вы еще что-нибудь добавить? — спросил он, опуская бумагу перед собою на стол.
— Решившись на такое дело, молодой человек теперь может и других в соблазн ввести, — ответил старик.
— А скажите, пожалуйста, вы видели у него этот второй вексель в тысячу рублей, с которым он приезжал к вам?
— Как же-с! Своими глазами видел!
Не сводя с просителя строго-внимательного взгляда, прокурор неожиданно спросил:
— Вы — дисконтер?
— Оказываю знакомым услуги на условиях, допускаемых законами.
— За небольшие, значит, проценты?
— Да-с, за небольшие процентики, чтобы никому не в обиду. Я по закону…
— Я вас знаю, — сказал прокурор. — Ведь вы фигурировали в процессе Нерузановых.
Герасима Онуфриевича нисколько не покоробило это упоминание. Из этого дела, в котором так же, как и теперь, старый ростовщик, конечно, играл роль потерпевшего, он вышел правым.
Прокурор, еще раз поглядев на лицо просителя в какой-то странной и как бы опечаленной задумчивости, наконец решил:
— Хорошо, ваше дело будет сегодня же передано, судебному следователю.
Гарпагон встал, тяжело вздохнув, но все-таки не уходил. Ему казалось полезным сыграть комедию. Он принял вид добряка, сокрушенного горем постороннего человека, и покашливал, точно не решаясь высказаться.
— Что вам еще угодно? — спросил прокурор.
— Осмелюсь просить, чтобы с молодым человеком было поступлено по возможности менее строго. Жаль его будущности, а кроме того, быть может, у него еще живы родители.
— Поступлено будет по закону, — не допускающим никаких возражений тоном ответил прокурор.
— Мне деньги что!.. Бог с ними! — пояснил старик. — Я ведь одинокий на свете бобыль; да и сумма для меня не особенно крупна. Если я подал жалобу, то лишь потому, что должен же я себя пред графом Козел-Горским оправдать, коль скоро он сам стращает довести до сведения кого следует, а вместе с тем я понимаю, что долг каждого честного человека — охранить и других от, пожалуй, еще большего вреда.