«Глубокоуважаемая Ольга Николаевна! Несмотря на полученное от Вас строжайшее предписание не напоминать о себе ввиду невозможности исполнить немедленно желание всей моей жизни, я беру на себя смелость адресовать Вам эти строки. То, что я узнал от Вашей служанки, повергло меня в глубокую печаль. Притом я не могу себе представить, чтобы этот молодой человек мог совершить что-нибудь, заслуживающее столь страшной участи. Я не скрыл от Вас, что сам на себе испытал весь ужас напраслины. Кроме того, я вполне понимаю, насколько лично для Вас должно быть ужасно несчастье господина Лагорина. Позвольте же мне помочь, чем я буду в силах. Быть может, нужно внести залог для освобождения несчастного из-под ареста? Я готов и на это. Располагайте мной, так как я действую во имя общечеловеческих принципов, вполне и во всем отстраняя свою личность и свои чувства на второй план. В ожидании Ваших приказаний еще раз выражаю мое искреннее желание остаться Вашим покорнейшим слугою».
Следовала подпись.
Ольга Николаевна отпустила служанку, потом еще раз прочитала письмо, потом еще… еще… Она понять не могла, что за странный человек Назар Назарович. Из всего услышанного от Елизаветы и, наконец, из быстро начертанных им слов было ясно, что о деле Лагорина он узнал только сейчас. Казалось бы, ему следовало радоваться, что этот «хвастун и фанфарон», еще недавно осуждавший и оклеветавший его, теперь попался сам и займет надлежащее место.
Она судила по себе. С того момента, как ее вызвал судебный следователь, она уже возненавидела Лагорина за то, что ее тревожили и могли компрометировать по его вине. Когда же ей сообщили, будто он кому-то передавал, что она была виною его несчастья, так как понуждала его к расходам и мотовству, ее ненависть возросла до крайности.
Она думала, что Мустафетов рассуждает так, как было изложено в его письме, только по незнанию всех подробностей. Но в это же время перед ее воображением ярко выступало благородство Назара Назаровича. С прибавлением к этому рассказов Елизаветы о мильоне личность Мустафетова значительно вырастала в глаза Молотовой; вырастала тем более, что в последние дни ее начинало сильно беспокоить его молчание.
— Лиза! — крикнула Ольга Николаевна. — Дай мне пальто и поедем вместе со мною.
Мысль, на которой остановилась Молотова, заключалась в следующем: она подъедет к квартире Мустафетова и велит Елизавете доложить о себе. Она так и сделала.
Назар Назарович выбежал к ней на самый подъезд, радостно встретил ее, упросил отпустить служанку и привел в кабинет.