Рано утром, все еще под влиянием чудесного сна, велел князь немедленно седлать коней, готовить соколов и кречетов, чтобы отправиться на ловчую потеху.
В эту минуту забыл Ярослав и о свадьбе своего любимца, и обо всем на свете.
— Рано же ты собрался, княже, — изумленно сказал Матура, заметив перед крыльцом княжеских хором сидевших на конях сокольников с кречетами, соколами на рукавицах. — Что это тебе поохотилось? А вчера сам говорил, что Григорию проводы чинить будешь!
Задумчиво вскинул на него очи князь и промолвил:
— Не спалось что-то, боярин, голова болит, разгуляться хочется.
— Доброе дело, княже! Потешь себя соколиной охотой, не все же в хоромах сидеть, не то и соколы обленятся да от ловли отстанут, поди, и птицу бить на лету разучились.
— Ан, нет, промаха ни на лебеде, ни на другой какой птице не дадут!
— А княжича возьмешь с собой? Ярослав на минуту задумался.
— Сегодня не возьму, пусть больше с отцом протоиереем писанием занимается.
И, резко перебив сам себя, князь спросил Матуру:
— Готовы ль кони и сокольники?
— Давно уже ждут у крыльца твою милость.
— Ну, так я поеду, а ты ступай, Матура, и устрой проводы Григорию. Да не забудь, боярин, послать ему горой коней для свадебного поезда.
Матура с поклоном ответил:
— Все по воле твоей будет исполнено, княже, — и, пропустив князя вперед, вышел вместе с ним на крыльцо.
Князь бодро вскочил на коня и вместе с охотниками помчался по правому берегу Волги.
Веселы были все отплывшие на судне, и поезжане, и сам жених. Все совершилось так, как Григорий не мог даже и ожидать. Любимая им девушка будет его женою, он осыпан милостями князя! Все подсказывало ему впереди! нерушимое счастье. Но среди общего веселья его сердце вдруг почему-то тревожно сжималось, будто от тягостного предчувствия…
А на судне шло беззаботное веселье. На корме поставлен стол с обильным угощеньем.
Бояре угощались холодным пенником, вкусной брагой да медом стоялым.
Столпившаяся на носу молодежь тоже не скучала. Оттуда неслось веселое пение под звуки сопелок и балалаек: княжие отроки славили в песнях жениха, своего товарища. Веселый шум оглашал пустынные берега реки и отдавался вдали гулким эхом.
Дьяк Семеныч сначала средь бояр примостился, но, соблазненный весельем молодежи, перешел туда.
Отроки были не прочь подурачиться над дородным дьяком.
— А что, Семеныч, — сказал, подмигнув товарищам, один из отроков, — поди-ка, ты плясать теперь не горазд, стар больно стал?!
Презрительно взглянул на отрока дьяк.
— Эх ты, молокосос, никогда тебе не сплясать так, как я! — проговорил старик.