— А вокализы? А дуэт повторить? — напомнила Соня.
— Ах да, у меня еще пейзаж не совсем готов! Вчера вечером мсье Вайян не мог вставить его в рамку, потому что дерево с левой стороны еще не доделано, — печально сказала Вера.
— Ну, вот видишь! Одевайся скорее!
Но Вера не трогалась с места.
— На что ты так смотришь? — спросила она, вглядываясь в изумрудные углубления промеж листвы разбегавшихся по всем направлениям аллей.
— Ни на что особенно, так, — неохотно ответила Соня.
— А мне показалось, будто ты с кем-то разговариваешь. Ее нетерпеливо прервали:
— Одевайся скорее.
Когда Вера, привыкшая повиноваться сестре, отошла к умывальнику, у которого ее ждала няня, Соня поспешно высунулась из окна и, кивнув по направлению к высокому дубу, за который при появлении у окна Веры спряталась мужская фигура, выбежала из комнаты. В одно мгновение слетела она с лестницы, промчалась через столовую и гостиную, выскочила в дверь на крытую террасу, густо обвитую вьющимися растениями, и задыхающимся от волнения голосом прошептала:
— Гриша!
Из-за дерева появился юноша с корзинкой в руках.
— Ландыши? — спросила Соня, не спуская с него смеющегося взгляда.
— Ландыши. Здравствуй!
Они поцеловались.
— Вот я прибежала скорее, чтобы прежде всех знать, что ты принес.
— Да я никому и не показал бы прежде, чем тебе.
Глаза Сони сверкнули счастьем.
— Так и стоял бы за дубом?
— Так и стоял бы.
И оба от избытка безотчетного веселья, переполнявшего им душу, звонко засмеялись.
— Ну, покажи, покажи… сейчас Вера придет. Ах, сколько ландышей! Где это ты нашел такое множество? — вскрикнула девушка, от восхищения всплескивая руками, когда, сняв листья, которыми были прикрыты нежные белые цветы, он подал ей корзинку. — Ах, какая прелесть! — повторяла она, пригибаясь все ближе и ближе к цветам, пока зардевшееся от восторга личико совсем не утонуло в них.
А Гриша молча, с блаженной улыбкой на полураскрытых губах, любовался ее грациозной белой шейкой и густыми кудрями, выбивавшимися из-под гребенки.
— Ах, как хорошо пахнет! — вымолвила она ослабевшим голосом и, подняв голову, вскинула на юношу опьяненный ароматами взгляд, а затем, в порыве благодарности за доставленное наслаждение, протянула ему обе руки. — Какой ты милый, что достал эти цветы!
— Это последние, — вымолвил он в смущении, не зная, что делать с ручками, так доверчиво отданными в его распоряжение.
Наконец, не смея ни пожать их, ни поцеловать, он выпустил их из своих дрожащих пальцев и, бессвязно повторив: «Это последние!» — покраснел до ушей.
Соня не удивилась его смущению. К его странностям сестры успели привыкнуть и, когда на него находили припадки беспричинной печали, задумчивости или конфуза, никогда не спрашивали, что с ним, а старались только наперерыв развеселить его ласками и рассказами.