— У сына Александра Васильевича Воротынцева. Григорий Александрович Воротынцев. Недурно, — проговорила Полинька с задумчивой улыбкой.
— Особенно после того, как до двадцати лет Гришкой величали, — ехидно хихикнув, подхватил отец.
Полинька поморщилась. Ее интересовал этот молодой человек, и от шуток отца ее коробило.
— Ты что же не летишь к своему другу-то? — начал он снова, пыхнув раза два из трубки.
— Поздно уже, не обеспокоить бы, — неохотно ответила дочь.
Живые глазки старика заискрились злым блеском.
— А интересно с сыном-то мещанки познакомиться, а?
— И в мыслях нет!..
— Те-те-те! Не финти, меня не проведешь! Как ты ни умна, а я тебя всю насквозь вижу. Испортила тебя старая грымза, вконец испортила. Долго мне еще придется польский дух из тебя выколачивать, — продолжал он, стуча костлявым пальцем по столу. — А уж когда-нибудь да выколочу! Будешь ты у меня по-русски мыслить и чувствовать, не я буду, если этого не добьюсь. Поезжай сейчас к Марфе Александровне, извинись, что раньше не могла быть, и скажи ей, что тебя приглашают давать уроки у ее дяди, сенатора Ратморцева, но что без ее одобрения ты на это решится не можешь, так и скажи, — прибавил он, строго возвышая голос. — И, как велит, так и поступай. Одевайся и без разговоров — марш!
Когда капитан выражал таким образом свою волю, это значило, что от принятого решения он не отступит, и оставалось только повиноваться.
Подъезжая к дому Воротынцевых, Полинька не заметила огня ни в одном из окон, выходивших на набережную. Но ворота были отперты и у подъезда стояла карета. Освещена была и лестница, а в длинной прихожей камердинер Михаил Иванович беседовал с чужим лакеем в ливрее. При ее появлении оба поднялись с коника, на котором сидели, и, снимая с нее салоп, Михаил Иванович предложил ей пройти в боскетную.
— У барышни гость, князь Владимир Андреевич. Они изволили приказать вас в боскетную провести, когда вы пожалуете.
Эту комнату, названную боскетной потому, что стены ее были обиты разрисованными цветами и деревьями по полотну, а перед широким угловым окном стояла большая позолоченная клетка с канарейками, Полинька хорошо знала; она примыкала с одной стороны к бальному залу, большой столовой и гостиной, а с другой — к проходной комнате, из которой дверь вела на половину покойного Александра Васильевича, выходившую окнами в сад. Эта половина была освещена в тот вечер, но с набережной догадаться об этом было трудно.
Проводив сюда гостью, камердинер вышел, а Полинька села на маленький диванчик из белого дерева, обитый розовым атласом, сложила на груди руки и стала ждать.