Никогда еще Полинька не была на настоящем большом балу с оркестром. Ее приглашали только на маленькие вечера, чтобы в случае надобности она сыграла вальс или кадриль для молодежи, желающей запросто попрыгать, или для того, чтобы аккомпанировать дочкам таких маменек, которые не упускают случая похвастать талантами своих детей.
Не желая затмевать своих учениц, Полинька никогда не пела сама на таких вечеринках, и ей были за это чрезвычайно благодарны. Вообще она держала себя с большим тактом в обществе, одевалась просто и так умела стушеваться, что про нее вспоминали тогда только, когда она была нужна.
Но чего ей стоил этот такт! Как часто, наблюдая из угла за дверью или из-за дерева за прохаживающимися по залу девицами с кавалерами, она с горечью сравнивала себя с ними. Оденься она только так, как они, да будь у нее громкая фамилия, всех бы затмила она остроумием, красотой, ловкостью, талантом. О, как она понимала муки Григория, как сочувствовала ему! Их положение в свете имело много общего: оба считают себя вправе занимать в нем выдающееся место, и за обоими не хотят признавать это право. Но его положение все-таки несравненно лучше, перемена в его судьбе зависит от счастливой случайности…
Девушке вспомнился разговор с Людмилой Николаевной. Государь одним своим словом может прекратить страдания Григория, превратить несчастного подкидыша в богатого, знатного, блестящего вельможу. Да, государь может сделать это… но для этого надо, чтобы он все знал… Как это сделать? Как дойти до него?
Иллюзий относительно этого у Полиньки не могло быть: она знала, что это невозможно. Даже для такой знатной особы, как Марта, удостоиться аудиенции у царя чрезвычайно трудно. Сколько раз слышала она это и от самой Марты, и от других, знакомых с придворным этикетом людей.
Обыкновенно обращались для этого к графу Бенкендорфу, и все, что последний мог обещать, даже и тогда, когда он сам принимал участие в просителе, — это воспользоваться благоприятной минутой, чтобы доложить о просимой милости государю.
Если уж такая особа, как граф Бенкендорф, не могла позволить себе заговаривать с царем во всякое время, как же ей, Полиньке, дочери простого армейского капитана, скромной учительнице, которую в домах, где она дает уроки, оставляют обедать тогда только, когда нет гостей, — как же ей можно рассчитывать на такое счастье, чтобы государь выслушал ее, да еще без свидетелей? Разумеется, это немыслимо… немыслимо…
Но, повторяя это про себя на тысячу ладов, Полинька, продолжала мечтать о том, что было бы, если бы вдруг случилось чудо и невозможное сделалось возможным, как бы она тогда поступила, что сказала бы царю? И ей казалось, что, случись только такое чудо, она не оробела бы до потери сознания и сумела бы высказать все, что у нее на душе, сумела бы так красноречиво описать бедственное положение Григория, что государь сжалился бы над ним и приказал бы кончить дело в его пользу. И тогда непризнанный сын Александра Васильевича восстановлением своих прав обязан был бы ей, Полиньке. Она сделала бы для него то, чего никто не может сделать! Какое торжество для нее!