— Про ту, что в подмосковной схоронена.
Маланья Тимофеевна слегка побледнела, но, очень скоро овладев собой, развязно спросила:
— Чему же про нее всплывать-то, когда она умерла?
— А вот письмо я тебе прочту, слушай. Тут и про тебя сказано.
Михаил Иванович подошел к окну, заставленному бутылями с настойками и банками с вареньем, отдернул темную занавеску, висевшую перед ним, вынул из бокового кармана письмо, дрожащими пальцами развернул его и прерывающимся от волнения голосом прочитал уведомление анонимного недоброжелателя.
— Барин это видел? — спросила Маланья Тимофеевна.
— Как же не видел, когда он мне его сам и передал? — И Михаил Иванович подробно рассказал о случившемся: как письмо было подкинуто неизвестно кем в кабинет, в то время, как господа были у заутрени, как барин погрозился забрить лоб Петрушке, если не узнается, кто положил письмо на бюро, как воет Мавра-стряпуха и в каком переполохе у них вся дворня по этому случаю. — Про то, что в письме, никто, кроме меня с барином, не знает, да вот ты таперича.
— Еще бы! Он знал, кому в этом деле довериться! Кроме нас троих — его, меня да тебя, — кто же про это здесь знает? — со злобным смехом перебила его жена. — Никто, кроме нас, и в ответе не будет, если, Боже сохрани, впрямь до чего-нибудь докопаются, — прибавила она угрюмо.
— В ответе? Зачем нам быть в ответе? — пролепетал заплетающимся от страха языком Мишка. — Нетто мы по своей воле действовали? Мы — крепостные; что нам барин приказывал, то мы и делали.
— А где это видано, чтобы крепостных миловали, когда они по воле господ преступления чинят либо прикрывают? Давно ли на Конной тех двух кнутом били, которые вместе с барыней барина своего ядом опоили? Тоже, поди чай, на барыню показывали, что по ее приказанию да наущению действовали. Помиловали их, что ли, за это? Сам же ты мне здесь про эту историю рассказывал. Я тут же подумала: если что всплывет про ту… не поздоровится барину, да и нам Сибири не миновать.
Михаил Иванович задрожал с ног до головы.
— Малашенька, умница ты моя, красавица! — взмолился он, припадая головой к ногам жены. — Раскинь разумом, как нам быть! Убежать разве?
— Куда? — спросила она с презрительной усмешкой.
— Да куда-нибудь… подальше… В такие забиться дебри, где бы никто нас не нашел.
— А дети?
— Дети наши — вольные.
— Так что ж, что вольные? От вольных-то еще больше требуется, чем от крепостных. Феде еще два года остается в школе учиться, Фленушка не пристроена, а мы в дебри скроемся. Эх ты, голова баранья!
— Оставим их здесь, дом у них, огород, пусть себе сами уж тут промышляют.