— Никто тебе запретить это не может, — дрогнувшим голосом вымолвила Людмила Николаевна, — мы только с барином желаем, чтобы у нас в доме попусту не болтали, когда ничего еще не известно и, очень может быть, что все окажется клеветой злых людей, ничем больше.
— Какая уж там клевета, сударыня! Холопы, говорят, донос-то царю подали, а нешто холопам можно на господ клеветать? Да ни в жисть.
— Ну вот видишь, какие враки! Никто царю не доносил. Царю уж тогда доложат, когда следствие будет кончено, а оно только что начато. Нельзя, Акулинушка, брать на веру все, что болтают, — наставительно заметила барыня.
— Это точно, сударыня, — неохотно согласилась старуха. — Но вот если удастся ребенка ейного отыскать…
Людмила Николаевна изменилась в лице.
— Ребенка? Какого ребенка? Ведь он умер.
— Не могу знать, сударыня, может, и ваша правда, — сдержанно возразила Акулина, а только люди сказывают, могилу разрывать хотят, чтобы, значит, посмотреть, одни ейные косточки там лежат или с дитятей. Сумлеваются, значит.
И это им было известно! Ну, как тут заставить их молчать? Людмила Николаевна поспешила дать разговору другой оборот.
— Хорошенькая она была? — спросила она.
Морщинистое лицо Акулины оживилось, злобная подозрительность сменилась обычным добродушием, и на выцветших ее глазах засверкали слезы умиления.
— Уж такая-то красавица, писаная, можно сказать! Тринадцатый годок ей шел, когда меня с обозом в Питер отправили, а она как взрослая девица себя соблюдала. Чтобы там бегать, шалить да резвиться, как прочие дети, ни Боже мой! Никогда! Ходит это бывало, как пава, ллибо все в книжках читает либо на клавикордах играет. Ходила за нею Малашка, та самая, что после за баринова камардина Михаила Иваныча замуж вышла и барыней теперь в своем доме на Мещанской живет. Вот кого бы по этому делу следовало допросить, сударыня! Все до крошечки ей должно быть известно.
— Кто же учил эту девушку на фортепьянах играть?
— Мусью при ней был, вот как теперь мусью Вальян при наших барышнях.
— Ее Марфинькой звали?
— Марфой Дмитриевной, — поправила Акулина. — Нам всем за настоящую барышню приказано было ее почитать. Старая барыня страсть как ее любили. До родных дочерей, говорят, не была так ласкова, как до нее.
— На кого она была похожа? Правда, что на бабушку Сергея Владимировича, Екатерину Васильевну?
— Правда, сударыня, правда. Патрет маменьки старый барин к себе в кабинет повесили. Ну, вот как привезли меня тогда в дом, старик Миколаич, буфетчик, позвал меня как-то раз в кабинет, господ дома не было, да и спрашивает: «Похожа, — говорит, — ваша барышня-сирота в Воротыновке на этот портрет?» Я так и обмерла! «Уж так-то похожа, дяденька, — говорю, — так-то похожа, точно с нее списан».