Поручик улыбнулся и закурил, прислоняясь к машине, а Сиф махнул ему рукой и поспешил к друзьям.
— Знакомый опекуна, — пояснил он, опережая расспросы. — Подкинуть предложил.
— Ничего себе знакомые у твоего опекуна… — присвистнул Каша и вдруг вспомнил странные слова в кабинете НВП и запнулся.
— Пойдёмте, пойдёмте, — потянула друзей за руки Расточка, которая то ли ничего не заметила, то ли сделала вид, что не заметила. — А то опоздаем. Костяник огорчится…
Расточка вообще была мудрой девчонкой.
Разморозил своей поступью
Лёд в душе мой конь вороной,
Я скакал и днём, и ночью бы,
Лишь бы был со мной ветер шальной,
Да была б со мной удаль моя,
Как тогда, когда вся сила в боях,
И помчался б на лихом скакуне,
Будет мне ночь — сестра, да ветер — брат…
Ю.А. Слатов
Жарко… Горячо! С ненасытным рёвом огонь пожирает тесное пространство БТРа, а на ноги — словно опустили свинцовую плиту, не чувствуешь их. До люка — сорок сантиметров, и не скажешь, откуда это знание взялось. Сорок сантиметров волочь непослушные ноги, сгорая заживо… Бьётся в висках это слово: «Заживо, заживо, заживо! Заживо! Заживо… Заживо ли?»
Слышно, как снаружи лупят пули по остаткам роты, безжалостно и умело. Даже чудо не выведет роту из окружения, не спасёт чудо солдат, чьи лица встают перед глазами, проступают сквозь языки пламени… Да какая рота, самому бы проделать огромный путь — эти проклятые сорок сантиметров! Сантиметр, помнит штабс-капитан Заболотин, — это совсем немного. Но когда их сорок, а вокруг воет пламя — расстояние уходит в адову бесконечность.
Убийце гореть в аду. В таком случае для штабс-капитана Заболотина ад просто начался чуть пораньше, прямо на земле. А потом БТР перестанет сопротивляться огню — и, наверное, Заболотин даже не заметит разницы… Если только он не проползёт то мизерное, но непреодолимое расстояние. Почему он один? Где экипаж, где десант? Мертвы? Сгорели заживо? Почему же он никого не видит? Господи, избавь меня от этого ада! Я не хочу, Ты слышишь! Я не верю в чудо, но… Господи…
… Его толчком выбросило прочь, и он долгое время лежал, глядя в потолок. Нет, он уже не штабс-капитан роты УБОНа — ударного батальона особого назначения — Заболотин, он полковник Лейб-гвардии Заболотин-Забольский. А то, что сейчас было и ещё бьётся в сердце и глазах воспоминаниями, — всего лишь кошмар. События тех дней, после которых ему дали капитана.
Просто сон. Искажённые воспоминания.
Всё это Заболотин-Забольский уже из раза в раз, из года в год твердит себе, глядя в потолок и медленно отходя ото сна. Твердит вперемешку с девяностым псалмом — «Живый в помощи Вышняго» — не потому что суеверен. Просто на войне иначе никак. Там спасает только чудо.