Это неверно. Страх неведомого действительно существует и боязнь привидения, действительно, не то, что боязнь тигра. Особый характер этой боязни именно и определяется самою неизвестностью. Всякому даже в быту известно, что самым мучительным является в любой ситуации не сам дурной исход той или иной ситуации, а именно ожидание этого исхода (стандартное выражение «мучила неизвестность»). Но во всех бытовых ситуациях возможный спектр неизвестного невелик, неопределенность незначительна, ибо большинство реализуемых в быту исходов нам хорошо известно. Неопределенность эта резко возрастает, конечно, при переходе к явлениям трансцендентным, «знание» которых к нам приходит с культурой и исторической традицией. Льюис замечает в связи со страхом, например, который вызывают привидения: «дело тут не в опасности — никто толком не знает, чем опасно привидение, — а в самом факте (появления привидения)». Вот именно от того-то и страх, что «никто толком не знает, чем опасно привидение». Всё возможно — это-то и вызывает ужас.
Те или иные формы страха неведомого, видимо, действительно извечны: с тех пор, как само деление мира на ведомое и неведомое было осознано человеческим мозгом. Но, по Льюису, ощущение Божественного этим не исчерпывается. Оно возникает при соединении страха с чувством любви. Но вот это-то чувство отнюдь не извечно! Отношения человека с Божеством очень долгое время обходились без чувства Божественного. Таковы практически все языческие религии. Примитивный анимист настолько лишен чувства Божественного, что может даже чисто физически, палками, наказать идола, не исполнившего его желания, несмотря на жертвоприношение. Но и непримитивные, развитые языческие религии, каковы греческая и римская, тоже не знают этого чувства. Боги и люди не разделены непроходимой гранью, сражаются бок о бок в одной битве, любят друг друга даже физически и т. п. Боги — это какое-то рядом живущее племя, более сильное, чем люди, и потому заслуживающее почтения и подчинения (силу всегда ценили), но Любви… за что же? Возможно, что психологически тут большую роль играл антропоморфизм греческой религии. Интересно обратить внимание на столь важную категорию древнегреческого мышления, как идея Рока, столь глубоко воплощённая в мифе об Эдипе. Эта, пожалуй, центральная идея не имеет ничего общего с антропоморфизмом. Но — и это очень существенно, — это в сущности не религиозная идея. Рок правит всеми: и людьми, и богами. Он предопределён — на то он и Рок. На его веления невозможно влиять. Он — вне чувств человеческих. Любовь и боязнь предполагают всё же глубинную надежду, что мера этих чувств как-то повлияет на возможные поступки или поведение объекта любви. Рок же можно лишь принять, каков он есть.