И ещё — за моим гробом начинается область мрака, и я её не знаю. Мне говорят, что для меня это небытие, но с этим я смириться не могу. Пока я жив, вера в индивидуальное моё бессмертие не покинет меня — значит, как же мне обойтись без того, что за гробом? Эта вторая причина тяги к религии — вспомни удивительного Жана Баруа Р. дю-Гара. Я строю модель бесконечного мрака во времени, такую, что удовлетворит меня, успокоит, даст надежду. Просто — я хочу жить. В этой жизни или той — всё равно. Жить.
Эти две причины общие — и для героев, и для подонков. Но от второй причины — ниточка к проблеме нравственности, которая встаёт, конечно, только для не-подонков. Ибо если нет «той» жизни, если всё скоро кончается, то не всё ли равно, как я веду себя в «этой жизни», ведь тогда «всё дозволено» — знаменитый тезис Ивана Карамазова. Но не всё дозволено, если моё земное существование — ещё не конец и за ним грядет расплата. Так рассуждает, видимо, верующий.
Это опора нравственности — для нравственного (т. е. испытывающего потребность в нравственности), но слабого человека — такая же опора, как страх закона для потенциального убийцы или вора. Человек не в состоянии ещё найти иной опоры для нравственности, кроме страха. И это немаловажно, ибо слабых людей — не скажу большинство, но много. Так зачем отказывать им в подпорках?
Эти причины более серьезные и более длительно-действующие, чем те, о которых ты пишешь и в которых очень много просто от политической злобы дня.
Здесь, в лагере, особенно сильны все перечисленные причины, а первые две — преимущественно. Да и ещё добавляется одна, на воле почти неощутимая (впрочем только почти). Это — та почва для эсхатологических настроений, которую даёт религия. Для человека нет надежд, нет исхода, а здесь — надежда на «неслыханные перемены, невиданные мятежи»… Впрочем, тут религиозность уже перерастаёт в болезненное состояние и выходит за пределы обсуждаемой темы.
Таким образом, я согласен с тобою в том, что корни религиозности (как антирелигиозности) лежат в морально-этической сфере и здесь же должно питаться антирелигиозное воспитание. Антирелигиозное чувство может возникать только в результате ощущения самоценности человека, независимо от того, чьё он творение, самоценности человека, а не Бога в человеке. Это трудно, так как такая позиция требует от человека многих сил. Поэтому-то так мало неверующих — гораздо меньше, чем просто нерелигиозных.
Ты верно заметил, что верующий непременно присоединяется к некоей массе. Это верно всегда — и тогда, когда человек ощущает себя частицей мистического тела Христова — Церкви, и тогда, когда он говорит: «Я рад, что я этой силы частица, что общие даже слезы из глаз»… И, безусловно, ты прав, говоря, что и в этой, и в противоположной позициях есть свои гордыни. Которая «лучше» или «хуже» — по-моему, нельзя решить принципиально. Это — дело индивидуального выбора. Лично меня поразила своею близостью мне одна мысль Стендаля, высказанная им, кажется, в «Анри Брюларе». Стендаль говорит, примерно, так: «Я очень люблю народ. Я готов ради него на всё, даже пожертвовать за него жизнью. Я не готов только к одному — жить среди него». Это и есть позиция «неприсоединения» применительно к нашей «вере».