— Взяли нас те же опера, что и тебя, — Новик и Миклашевич. Следак — Макаревич. Все это время я и Артем находились под подпиской о невыезде, но, как только начался судебный процесс, мне тут же изменили меру пресечения.
— С чего бы это?
— Помнишь, как мы с тобой в Испанию ездили?
— Такое забудешь. Словно вчера было…
— Так вот, я собрался туда отвалить. Начал оформлять «шенген», менты об этом как-то прознали и изменили мне меру пресечения. Так я и оказался в СИЗО.
— А что за история с «личным водителем»?
— Пару раз мусора просили встретить на машине их зарубежных коллег в аэропорту, не более того.
— Все ясно. Думал таким образом себе свободу купить?! Ладно, ты лучше скажи мне, зачем ты против меня показания давал? — перешел я ко второй части «марлезонского балета». — Не мог сказать, что «пластик» в твоем авто забыл кто-то из тех ребят, что уже уехали? Тот же Эррор, например, или Джоннихелл, не суть. Нет человека — нет проблемы. А я бы вообще все отрицал, и дело с концом. Развели тебя, как первоклассника. На первом же допросе сломался! — я начал выходить из себя.
— Сразу после того, как нас «взяли», я позвонил адвокату, и тот посоветовал валить все на тебя, чтобы исключить «группу лиц» и тем самым облегчить твое положение, — нагло, но, надо признать, умело врал Илья.
— Ладно, — я сменил гнев на милость, — спать будешь там, — и указал Илье на шконку в середине хаты, не самую плохую, но подальше от себя.
Назавтра Батон, с которым мы успели крепко сдружиться за два года, проведенных в одних камерах, уехал на этап, а через несколько дней из хаты выдернули и Илью — видно, мольбы и деньги его матери все-таки дошли до тюремного начальства. Не знаю, сделало ли это его счастливее, но меня огорчило, так как, во-первых, с ним мне было повеселее, а во-вторых, я не успел взять у него расписку о долге.
Я свободен, словно птица в небесах,
Я свободен, я забыл, что значит страх.
Гр. «Ария»
До самой последней минуты я не знал точной даты своего освобождения — документы о представлении к условно-досрочному ушли в суд уже две недели назад, и теперь одному Богу было известно, когда судья их рассмотрит и вернет в СИЗО. Поэтому, когда на двадцатый день томительного ожидания, вечером, около 16 часов, лишенный эмоций голос за дверью произнес: «Павлович, с вещами!» — я совершенно не был к этому готов. Сознание затуманилось, я на полном автопилоте одевался, складывал в рюкзак важные для меня книги, открытки и особо душевные письма, пил с разными людьми чай, они мне что-то говорили, о чем-то просили, чего-то желали, но всего этого я уже не слышал.