— И не говорите, Владимирович.
— Объяснение писать будешь? — поинтересовался ДПНК.
— Какое? Я ведь даже не знаю, с какой формулировкой меня «закрыли»…
Официально мобильных телефонов в зоне нет и быть не может, поэтому в качестве нарушения часто фигурируют: «не выполнил команду “отбой”», «нарушение формы одежды», «использование самодельных электроприборов» и прочее.
— Так-с… — Свистунов полез в свои бумаги, — «не выполнил команду “отбой” и размахивал руками», — прочел он в рапорте о нарушении. — Ну вот и напиши: не выполнил команду «отбой», потому что не хотел спать.
— Владимирович, ну маразм же…
Писать объяснение я отказался и прошел в «отстойник» — небольшое помещение с бетонной скамьей и отсутствующим, как и два года назад, когда я только заезжал в зону, оконным стеклом. Расстелил на скамье телогрейку, вдохнул морозный воздух, от которого тут же защипало в носу, и наконец-то расслабился. Вместе с паром, который я выдыхал, уходила нервная дрожь, не оставлявшая меня с того момента, как Пекарь переступил порог моей секции.
Клацнула ржавая стальная дверь: на пороге стоял Игорь — самый человечный контролер в зоне:
— Вот, Серый, держи, — он протянул мне несколько телогреек. — Околеешь тут за ночь — на улице минус двадцать четыре…
Все-таки странная штука жизнь. Для одних мусоров все эти шмоны и облавы — это не более чем работа, на которую нет желания ходить, но приходится, для других — игра в «казаки-разбойники», — видно, в детстве не наигрались. Для заключенных же все гораздо серьезнее: кому-то из нас из-за телефона обломается УДО, к кому-то не смогут приехать на «свиданку», третьим вообще придется освобождаться «по звонку». А все из-за того, что мы хотим общаться с родными не дважды в месяц, как нам разрешает администрация, а так часто, как мы хотим. В конце концов, нас ведь лишили только свободы…
Утром ДПНК отвел меня к «хозяину».
— Что скажешь? — взгляд начальника, обращенный на меня, был нарочито суров. — Где взял телефон?
— Обманывать не хочу. Правду тоже не скажу, — ответил я заранее приготовленной фразой.
— У тебя был очень крутой телефон — у меня на свободе такого нет. «Вбросами» такие не залетают. Значит, кто-то тебе его принес. Меня интересуют предатели в моем коллективе. Объявляю тебе десять суток ШИЗО. Для начала… Потом полгода БУРа (барак усиленного режима), потом в «крытую». Поэтому иди и думай. Надумаешь поговорить — записывайся на прием, вызову…
В европейских странах начальника тюрьмы называют директором. У нас, как и во времена ГУЛАГа, — все тот же «гражданин начальник». «Хозяин» здесь и царь и Бог. Власти у него не меньше, чем у президента, только масштабы помельче. Хочет — казнит, хочет — милует. В зоне ты не принадлежишь сам себе, оттого и жизнь твоя может поменяться в один момент. Полковника Шульгина в нашем лагере боятся все: и зэки, и подчиненные. Поэтому когда ты слышишь в свой адрес: «Десять — БУР — “крытая”» — это не кажется пустой угрозой.