Впереди уверенно шагал Мункыз. За ним бок о бок следовали Бурцев и Жан Ибеленский. Дальше – остальные: Освальд и Хабибулла, Збыслав и Гаврила, Бурангул и Дмитрий, Бейбарс и дядька Адам, Джеймс и Сыма Цзян… И длинная цепочка подпольщиков – христиан и сарацин вперемежку. Замыкали шествие Франсуа де Крюе – единственный, пожалуй, боец иерусалимского сопротивления при полном, хоть и легком вооружении – и трое крепких ребят, тащивших деревянную пушку алхимика и «боеприпасы» к ней. Расставаться со своим детищем Мункыз не пожелал – уж очень хотелось старику испытать модфаа в деле.
Шли, наверное, не очень долго. Но под землей быстро теряется всякое представление о времени и пространстве. Бурцеву начало казаться, что они выбрались за пределы Святого Города, когда Мункыз вдруг остановился. Резко и неожиданно – Бурцев едва не сбил алхимика с ног.
– Тихо! – Мункыз предостерегающе вскинул Руку.
– Тихо… Тихо… Тихо… – разноязыкий шепот прошелестел под сводами подземелья.
И стало тихо. Настолько тихо, что треск факелов казался громом небесным, а осыпающийся с потревоженных стен песок – царапаньем крепкого когтя о звонкую стальную поверхность. Но был и иной звук. Слабый, доносившийся откуда-то извне. Звук голосов.
Стоп, а это что? Неужели?.. Точно! Меж камней в стенах и потолке тайного хода часто торчали горловины сосудов. Глиняные горшки и кувшины были глиною же вмазаны, вмурованы – целиком, намертво – взамен аккуратно извлеченных известняковых глыб. Сосуды – большие и глубокие – казались жерлами разнокалиберных орудий. Оттуда-то, из этих жерл, и доносился невнятный гомон.
Бурцев приник ухом к одному из горшков. Подслушивать, конечно, не хорошо. Но не в их ситуации. А слышимость – нормальная. Гомон стал внятным, отчетливым. Слова разобрать можно.
Говорили двое. По-немецки говорили.
– …и вот я все думаю, брат Иоганн, о том пилигриме, которого повесили у Иосафатских ворот, – тихий, задумчивый голос. – Из головы не идут его слова…
– Забудь! – Другой голос – требовательный и встревоженный. – Если жить хочешь – забудь!
Интересненько-интересненько…
– Я душу свою хочу спасти, брат Иоганн! Вспомни пса, который отступил от одного только взгляда паломника. Что, если это знамение Господне? Что, если предупреждение нам, грешным? Ох, нельзя было трогать божьего странника!
– Магистр Генрих фон Хохенлох объяснял уже, что человек сей одержим дьяволом и лишь с помощью нечистого смог отпугнуть собаку. И брат-комтур объяснял. И братья-каноники, все до единого, говорят о том же.
– Все, кто жив остался, брат Иоганн. А вот спросить бы тех, кто изначально противился союзу ордена с Хранителями и тоже нашел свою смерть на виселице?