Из ниши попали в ротонду с двумя десятками массивных колонн и громадным куполом. В самом центре округлого помещения – мраморная часовенка. Дверь часовенки открыта.
Бурцев заглянул внутрь.
Пещерка. Лампады. Запах ладана. Двухметровая гробница, прикрытая сверху мраморной плитой.
– Храм Гроба Господня! – тихо, но истово прошептали над ухом.
Бурцев вздрогнул, оглянулся. Рядом стоял Франсуа де Крюе. По щекам экзальтированного рыцаря текли слезы. Госпитальер опускался на колени.
– А там внизу – место захоронения Христа и лавица, на коей покоилось тело Его.
Христиане крестились. И католики, и православные. Бурцев невольно поддался общему порыву, хоть особо верующим себя никогда не считал. Мусульмане терпеливо ждали. Потом…
Шаги! Голоса! Где-то у входа в церковь…
Тевтоны?!
– Убить! – процедил Освальд.
– Не здесь, – возразил Жан д'Ибелен. – Не в храме.
Сир Бейрута, таясь в густой тени, направился на звук. Вынутая из ножен сталь не скрежетнула, не звякнула. За Жаном бесшумно скользнул Освальд. Тоже с мечом наголо. Бурцев поспешил следом.
Церковные двери – нараспашку. В дверном проеме – две человеческие фигуры. Белые плащи, черные кресты, непокрытые головы… Рыцари ордена Святой Марии. Видимо, те двое, чьи голоса Бурцев слышал в подземелье. Тевтоны выходили из храма. Тевтоны продолжали неоконченный разговор.
– …У Иосафатских ворот нам с тобой выпало испытание, пройти которое не смог ни ты, ни я, – проговорил один.
– Последний раз прошу: уйми свой грешный язык, брат Себастьян! – потребовал другой. – Ибо в противном случае я вынужден буду, невзирая на нашу дружбу, а равно во спасение твоей и своей души сообщить об услышанном брату-комтуру. Или самому магистру фон Хохенлоху, как только он вернется из крепости Хранителей.
Бурцев, Жан д'Ибелен и пан Освальд вышли из Церкви вслед за орденскими рыцарями.
– Ничего-то ты не понял, брат Иоганн! Ни-че-го! Что мне твои доносы, что мне брат-комтур, что мне фон Хохенлох, если душа моя полна скверны! По сию пору гласом небесным звучат у меня в ушах речи повешенного паломника. Этот Божий человек…
– Он безумец! Одержимый!
– Ошибаешься, брат Иоганн! Нам с тобой следовало встать на защиту богомольца, как сделал это брат Конрад.
– Брат Конрад мертв. И мы бы тоже…
– Пусть! Пусть пали бы, пусть приняли мученическую смерть, но искупили бы тем самым великий грех, – заводился новоявленный проповедник, – ибо согрешили мы, приняв сторону врага рода человеческого. И нет нам отныне прощения. Чую я приближение десницы карающей, брат Иоганн.
И десница приблизилась. Сразу две десницы. В образе сира Бейрута Жана Ибеленского и польского разбойничьего пана Освальда Добжиньского.